Несколько друзей-ученых занимаются разными научными исследованиями: от астрофизики и радиотехники до филологии. И вот в какой-то момент с ними начинают происходить удивительные и фантастические события, суть которых сводится к одному - кто-то не хочет, чтобы они продолжали свою научную деятельность и всячески этому препятствует. Объединившись, друзья пытаются понять, что с ними происходит и с какой таинственной и могущественной силой они имеют дело. Выдвигаются разные гипотезы: и про инопланетян, и про "тайный заговор мудрецов". Собрав воедино все имеющиеся сведения, ученые приходят к следующему выводу: каждый из них находится находится на пороге значительного научного открытия, которое может принципиально изменить цивилизацию и обернуться как величием, так и катастрофой. И сама Вселенная, само Мироздание сопротивляется этому развитию мысли. Как же быть? Продолжать заниматься интересной и перспективной работой, не зная, что случиться в следующую секунду? Или покориться судьбе и отказаться от работы в пользу спокойной и сытой жизни? Здесь каждый оказывается сам по себе, и никто не может помочь сделать этот выбор. Нет и не может быть однозначного ответа на этот вопрос, и авторы оставляют своего героя в муках выбора, повторяющего как заклинание вот такую фразу: "сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану
смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся
передо мной кривые, глухие окольные пути...".

Несколько цитат, призванных немного разъяснить сюжет, и, конечно, заинтересовать вас ярким языком произведений Стругацких:

"... Если бы существовал только закон неубывания энтропии,
воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал
или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и
всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы.
Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или
лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно
развивающегося разума может быть только одна цель: изменение
природы природы. Поэтому сама суть "закона Вечеровского"
состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и
развитием разума. Поэтому нет и не может быть
сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем
именно разум, развившийся до такой степени, что он уже
преодолевает закон неубывания энтропии в космических
масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что
иное, как первые реакции мироздания на угрозу превращения
человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается".

"Позавчера, едва Вайнгартен принялся за работу, в квартире
объявился этот самый рыжий-маленький медно-красный человечек с
очень бледным личиком, втиснутый в наглухо застегнутый черный
костюм какого-то древнего покроя. Он вышел из детской и, пока
Валька беззвучно открывал и закрывал рот, ловко присел перед
ним на край стола и начал говорить. Без всяких предисловий он
объявил, что некая внеземная цивилизация уже давно внимательно
и с беспокойством следит за его, Вайнгартена В. А. , Научной
деятельностью. Что последняя работа упомянутого Вайнгартена
вызывает у них особую тревогу. Что он, рыжий человечек,
уполномочен предложить Вайнгартену В. А. Немедленно свернуть
упомянутую работу, а все материалы по ней уничтожить.
- Вам совершенно не нужно знать, зачем и почему мы этого
требуем, - объявил рыжий человечек. - Вы должны знать только,
что мы уже пытались принять меры к тому, чтобы все произошло
естественным путем. Вам ни в коем случае не следует
заблуждаться, будто предложение вам поста директора, другой
перспективной темы, находка ящика с монетами и даже
пресловутый скандальчик в вашей лаборатории являются событиями
случайными. Мы пытались остановить вас. Однако, поскольку
удалось вас только притормозить, и то ненадолго, мы вынуждены
были применить такую крайнюю меру, как настоящий визит. Вам
надлежит знать, впрочем, что все сделанные вам предложения
остаются в силе, и вы вольны принять любое из них, если наше
требование будет удовлетворено".

"Он замолк и занялся исключительно своей трубкой.
Я снова изо всех сил сжался в комок. Вот, значит, как это
выглядит. Человека просто расплющило. Он остался жив, но он
уже не тот. Вырожденная материя... Вырожденный дух. Не
выдержал... Елки-палки, но ведь бывают, наверное, такие
давления, что никакой человек не выдержит...
- Значит, ты и Снегового осуждаешь? - Спросил я.
- Я никого не осуждаю, - возразил Вечеровский.
- Н-ну... Ты же бесишься вот... По поводу Глухова...
- Ты меня не понял, - с легким нетерпением сказал
Вечеровский. - Меня бесит вовсе не выбор Глухова. Какое я имею
право беситься по поводу выбора, который делает человек,
оставшийся один на один, без помощи, без надежды... Меня
раздражает поведение Глухова после выбора. Повторяю: он
стыдится своего выбора и поэтому - только поэтому! - Старается
соблазнить других в свою веру. То есть, по сути, усиливает и
без того могучую силу. Понимаешь меня?
- Умом - понимаю, - сказал я.
Я хотел добавить еще о том, что и Глухова можно вполне
понять, а поняв - простить, что на самом деле Глухов вообще
вне сферы анализа, он в сфере милосердия, но я вдруг
почувствовал, что не могу больше говорить. Меня трясло. Без
помощи и без надежды... Без помощи и без надежды... Почему -
я? За что? Что я им сделал?.."

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

За миллиард лет до конца света

(рукопись, найденная при странных обстоятельствах)

1. «…белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.

Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась послеполуденная маята - недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет.

Малянов закрыл окно - обе рамы - и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.

Было начало третьего.

На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.

Жрать хочешь… - сказал Малянов с неудовольствием.

Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.

Утром же тебе давали, - сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. - Или нет, не давали… Это я тебе вчера утром давал…

Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее - были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра „Янтарь“, страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник - там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.

Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

Ничего, ничего, - сказал он Каляму. - Все равно сейчас везде обеденный перерыв.

Можно было бы, конечно, пойти на Московский, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре… Это надо же - какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно… Пусть это будет константа… от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформное изображение попробовать, подумал он.

Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.

Какой вам телефон нужен?

Это „Интурист“?

Нет, это квартира…

Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает потом. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов… И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать - перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было… Ч-черт… С этим твоим „Интуристом“, дура безрукая… Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда… А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть…

Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.

Идиот, - сказал он аппарату и взял трубку. - Да!

Это база? Кто говорит? Это база?

Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной.

Ремонтная? Я говорю с телефона девяносто три девять восемь ноль семь… Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда…

Какой у вас номер? - прервал его злобный женский голос.

Девяносто три девять восемь ноль семь. Мне все время звонят то в „Интурист“, то в гараж, то…

Положите трубку. Проверим.

Пожалуйста… - просительно сказал Малянов уже в короткие гудки.

Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та-ак… Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб…

Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не „фигура цапф большого пассажного инструмента“, этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу-тьфу, только бы не сглазить… Интеграл этот… Да пусть он треснет, интеграл этот - дальше поехали, дальше!

Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку.

С цепи сорвались, честное слово, - произнес он.

В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами.

Ка-ал-лям! - сказал Малянов сдавленно-угрожающим голосом. - Да, Калям, пошел вон!

Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собой большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова.

Вы… э… - промямлил Малянов, отступая.

Плюгавый был уже в прихожей - глянул направо в комнату и решительно повернул налево в кухню, оставляя за собой на линолеуме белые пыльные следы.

Позвольте… э… - бормотал Малянов, наступая ему на пятки.

Мужчина уже поставил коробку на табурет и вытащил из нагрудного кармана пачку каких-то квитанций.

Вы из ЖЭКа, что ли? - Малянову почему-то пришло в голову, что это водопроводчик наконец явился - чинить кран в ванной.

Стругацкие остаются Стругацкими – даже взяв анекдотичную по сути фабулу, они создали произведение, глубиной лишь слегка не добивающее до Марианской впадины. История о некоем ученом, который вплотную подошел к открытию своей жизни, но столкнулся с неведомым могущественным противником, который начал всячески ему противодействовать, создавая временами нелепые, а временами и опасные случайности. В такой сюжет клеится все, от «Пункта назначения» до «Невезучего», но АБС создали драму о сломленных людях, и о проблеме выбора.

И в самом деле, когда на одной чаше весов открытие всей твоей жизни, а на другой – цепь глупых, но крайне опасных случайностей, которые раздражают, отвлекают, и в конце концов, возможно даже убивают, у кого хватит сил пойти до конца, а кто просто сломается? Внутренняя борьба, желание пойти наперекор судьбе сменяются покорностью и обреченностью. И тем большее восхищение вызывает тот, кто борется до конца, кто ставит науку и свою внутреннюю гордость выше злого рока.

Зло здесь неназываемо, это могут быть пришельцы, масоны, мироздание или КГБ. Оно запугивает тем, что выдергивает человека из зоны комфорта, и сначала, фигурально выражаясь, ему на голову падают шарики от пинг-понга, но однажды, того и гляди, кирпич свалится.

АБС не разливают воду, текст предельно концентрирован, относительно малая форма работает исключительно на него. Нет ничего лишнего, но, благодаря таланту братьев, нет и ощущения пересушенности текста. Золотая середина золотой повести о том, как легко можно сломать человека, пусть он тысячу раз будет фанатиком своей идеи.

Оценка: 9

Что может сделать человек, если на него ополчается сама Вселенная? Когда размеренное и понятное течение жизни вдруг нарушается странными и пугающими событиями. Когда больше нет уверенности, а только страх и пустота?

В такую ситуацию попадают герои повести «За миллиард лет до конца света». Это начинающие ученые и специалисты, которые были увлечены своим делом, не помышляя о глобальном изменении окружающего и, в общем-то, были довольны своей жизнью. Пока на них не обрушивается целый шквал неприятностей, как будто сама Вселенная решает противодействовать их работе и исследованиям. И тогда каждому надо решить, продолжить ли, даже с риском для жизни, следовать по избранному пути, или отступить и жить, как будто ничего и не было. И этот трудный выбор каждый должен сделать сам.

Повесть целиком о выборе. И главное ее достоинство - в отсутствии каких либо однозначных ответов и готовых рецептов. Она заставляет думать и решать каждого. Жизнь слишком многогранна, чтобы выносить окончательный приговор тому или иному поступку человека. И это - не нравственный выбор, а определение жизненной позиции: каждый путь - отказа от мечты и желаний или гордое противодействие судьбе - имеет свои «плюсы» и «минусы».

Но, вот что интересно. Сколь ни были бы красивы слова о «прямых» и «кривых» путях, и в молодости и сейчас, мои собственные симпатии оказались на стороне Малянова. Может потому, что я - потомок выживших в наших бесконечных войнах, революциях и чистках, которые предпочли склониться под ветрами истории, но все же - не сломаться. А может потому, что всегда инстинктивно, на генетическом уровне, знала, что иногда борьба - плохая эволюционная стратегия?

И мне не стыдно за такой выбор. Разменяв шестой десяток, я знаю, что жизнь может скрутить в такой бараний рог, какой не придумает ни один фантаст. И есть такие ситуации и опасности, от которых можно только бежать и прятаться, и это - не будет ни трусостью, ни предательством. И твердо верю, что для живых всегда будут новый день и новые надежды, и возможность изменить свою жизнь, пусть на это и уйдет миллиард лет.

Оценка: 10

Когда я писал свою научную работу, всё так и было. Все события стремились отвлечь и помешать. До смешного. Начиная от жары и непрошеных визитеров. Авторы великолепно уловили это (увы!) свойство вселенной. Если человек по настоящему работает ради сложной цели, ему всё мешает со стороны стремящегося к стабильности мира. В общем, попадание в десятку! Я прочитал повесть задолго перед этим, а потом всё время ловил себя на аналогии с прочитанным. Просто окружающий мир действительно пытается сохранить свою неизменность. А если ты пытаешься его изменить – то в лучшем случае набьешь шишек. Много раз хотел бросить свою работу. Но тут назойливо лезли в уши эти слова про «кривые тропинки», по которым после этого придется идти. И ведь пришлось бы! Спасибо Стругацким за такую поддержку! Поэтому идея жизненна и актуальна (сужу по себе). А всё списывать на КГБ при всем уважении к Стругацким – это принижать великое произведение, так как идея много шире и глубже, и трагичней. Про КГБ уже все забудут, а потрясающий смысл этого произведения будет понятен всем, кто реально пытался в чем-то поменять окружающее и себя в нём поменять. Даже если Стругацкие тогда всерьез хотели (в чем я не уверен) просто написать эзопову сатиру, то результат далеко превзошел этот узкий замысел. Получилась очень жуткая и в то же время очень прекрасная повесть на все времена!

Оценка: 9

Окунаясь в мир Стругацких, можно увидеть и понять многое. Кто-то увидит аллюзию на современные общество, на происходящие или уже произошедшие недавно события. Кто-то почувствует советский дух общественного подъема, ностальгируя по тем временам былой мощи и веры в собственную непоколебимость и идейность системы. Ну а кто-то вообще не станет относить данное творчество к разряду фантастики, упиваясь пылкими историями от Р. Желязны или Дж. Мартина, плюясь от пыли давно угнетенной совковой системы, требуя более футуристичные и яркие образы.

Я окунулся в немного другой мир. Для меня это снова мир «понедельника», необычный мир, во многом идеальный и правильный, но идеальный именно там, где он должен быть идеальным. Это идейный мир - мир, где свершаются открытия, где в одном доме на одной лестничной клетке живут люди с ученой степенью и пишут диссертации, мечтая защитить докторскую и получить нобелевскую премию. Причем это не просто мечты, это идеология общества, в котором на первый план выходит именно изучение и прогрессорство, где наука - двигатель прогресса и человечества. И я не описал чего-то необычного, но все равно обозначил, что это другой мир, фантастичный мир, потому что настолько отличный от того, где живу я. А живу я в мире потребительства, среди кучи «Выбегалл» на одной лестничной клетке, и чтобы не впасть в окончательный снобизм и одновременно нигилизм, я лучше вернусь к рассмотрению данной повести.

Чтобы понимать все масштабы этой идеальности, возможно стоит почувствовать этот мир, как нечто отличное от реальности. Это настолько другой и идеальный мир, что сама природа воспротивилась и испугалась, включив свои механизмы безжалостной энтропии. Эта идея подается в повести, как нечто постулирующее, как данность, в которую не сразу веришь. Сначала тебя пытаются запутать и запугать теорией заговора, прищельцами, на какой-то стадии ты начинаешь себя ловить на мысли, что все, что происходит с главным героем, это какая-то паранойя или страшный сон, а главный герой просто сошел с ума. И на фоне всего этого невзрачно, но безоговорочно выступает и повисает над Маляновым (главный герой) глобальная и неразрешимая проблема, источником которой является сама природа. Очень цепляют слова друга Малянова Вечеровского о том, что легче выдумать себе врага, наиболее осязаемого, обладающего разумом, потому что так легче представить себе проблему, потому что где-то в подсознании теплится надежда о том, что если за проблемой стоит некто, обладающий разумом, то с ним можно договориться или попросить объяснения. Ведь так легче, и это правда. Из этих слов можно сделать одновременно кучу выводов: о скудности человеческого разума, о хаосе, как о необъяснимом закономерном процессе, о вещах, кажущимися нам аксиомами, а на деле ими не являющимися. И вот эта глобальность ощущается и понимается читателем не сразу, потому что даже читатель хотел бы, чтобы эта повесть была о пришельцах или о тайном заговоре иллюминатов, но не о чем-то более глобальном и необъяснимом.

Эта повесть во многом о выборе, о таком выборе, который может быть осуществим вот в таком мире «понедельника». Выбирать между идеей, знанием, пониманием (в глобальном смысле этого слова) и банальной, но самой важной составляющей любого человека - жизнью твоих родных и близких. И выбор, который сделал Малянов, понятен и очевиден.

Единственным противоречивым и одновременно раздражающим, но все же задевающим своими фразами персонажем и был Вечеровский. Все эти намеки на его марсианский смех и странное поведение «робота 19того века» ложно приводили к мысли, что он и был каким-нибудь сверхъразумным существом, маскирующимся под человека. Но на деле оказалось все по другому, Вечеровский - это воплощение идеала такого мира, пугающего идеала, и, наверное, поэтому сильного борца за идею, борца с самой природой.

В итоге у Стругацких получилось снова что-то идеальное, субъективно идеальное. Мир, в котором происходят такие глобальные и одновременно житейские события.

К слову, могу сказать тем, кто считает, что смена лица повествования от третьего к первому - это проблема писательского тандема. Как раз нет. Это художественная особенность, намекающая, что рукопись пишет сам Малянов сначала отстранено, потом обрывочно путая лица, а потом переходя непосредственно откровенно на первое.

Это уникальное произведение, как и все творчество авторов, вызывает во мне какую-то необъяснимую теплоту. 10 из 10.

Оценка: 10

Перечитал в очередной раз. Почему-то появилась новая мысль. Попробую донести.

Согласен с рецензентами в отношении и тайны, и держащего в напряжении саспенса. Согласен в отношении ответственности ученых за свои открытия. Согласен что... Да со всем и всеми согласен. Но все же по-моему эта повесть не совсем про то, что я перечислил.

А про то она... Нет, не так, а вот как - это «Понедельник начинается в субботу». Только «для научных сотрудников старшего возраста».

Герои - ученые уже не молодые ребята, которым все по плечу невзирая на авторитеты. Это уже зрелые люди, обремененные семьями, должностями, званиями, заслугами. Да и живут и функционируют в реальной жизни, а не в идеальном окружении просто созданном для самореализации потенциалов ума. И вот эта-то реальность в отличие от НИИЧАВО не просто не способствует, а даже противится научным исследованиям героев повести. И даже не то чтобы противится, а ставит перед выбором - что кому дороже: истина, работа или собственное (и не только собственное) благополучие и безопасность. В отличие от волшебного института в реальности выбор этот не столь очевиден, - уши не обволосатеют. Но и не менее ответственнен. От выбора этого зависит, что человек будет думать о себе отрекшись от истины и сможет ли вообще жить под давленим оставшись верным идеалам.

Вот где-то так.

Все таки сколько не перечитывай АБС - каждый раз понимаешь и видишь все немножко по другому.

Оценка: 10

Прочитанная давным-давно, в отрочестве, вещица поразила глобальностью концепции. Гомеостатическое Мироздание - это, безусловно, круто: десятки, сотни фантастов пишут десятки, сотни томов, но так ничего подобного по глобальности и не придумывают. За редким исключением... АБС в небольшой повестушке ставят такие вопросы, которые и не снились тем, имя кому легион... Нынче, однако, вещь прочитана, так сказать, «по-взрослому», и обнаруживается то, что тогда, в отрочестве, обнаружиться никак не могло: по сути, это просто такая небольшая, скромная метафора про советскую диссиду: ребята, что бы вы там про себя ни воображали, у вас нет не только друзей, но даже врагов - ибо Система воспринимает вас как досадную помеху, не более того. Посему пеняйте на себя. И не парьтесь по поводу того, что Вы что-то там «сдали»: Система несокрушима.

Теперь, после того, как Система рухнула, вдруг оказалось, что лучше бороться хоть с какой-нибудь Системой, чем барахтаться в болоте полной Бессистемности... В которой сотни, тысячи фантастов ежедневно кропают сотни, тысячи страниц т.н. «фантастики» без намёка не то что на фантастику, но даже без намёка хоть на какую-нибудь завалящую мыслишку... И в которой нет почти никакого шанса, что будет придумано хоть что-нибудь близкое по глобальности концепции Гомеостатического Мироздания. В конце концов ГМ таки победило: писатели более не замахиваются на мироздание, писатели теперь пишут ради очередной порции молочишка для детишек. И не задают странных вопросов. И не думают об окольных тропах. Им теперь без разницы, какой тропой идти до кассы... Да здравствует Гомеостатическое Мироздание! Аминь.

Оценка: 10

Едва зашевелился ржавый, но по-прежнему грозный имперский шагоход, как снова на передний план встала проблема выбора. Смотришь телевизор, а там известный журналист, некогда либеральная звезда 90-х, на глазах превращается в махрового охранителя с совиными крылами. Когда тонтон-макуты напугали его до мокрых штанов? А шагоход всё ближе, а скрежет всё громче, и вкрадчивый такой голос спрашивает: ты с нами или тебя вообще нет? С нами - вот тебе колонка в «Известиях», программа на самом крутом канале, институт, тиражи, феддинги-ребрединги и золотая рыбка на посылках. А не с нами... И ты вспоминаешь тех, кого... нет, не посадили даже, но обосрали с ног до головы, выставили последними дураками, а дельные вроде слова преподнесли так, что хоть стреляйся. А вот и какой-то подполковник подходит, и повторяет свой вопрос. И что? Лепетать жалкое «Бобка», «Ирка», «ипотека»? Или тут же строчить колонку про восставшую с колен Россию, славянское единство и еврогомосеков? Памир-то далеко, да и за границей уже...

Наверное, в России эта повесть ещё долго будет актуальна.

Оценка: 10

Мы никогда не узнаем, что творилось в голове Эйнштейна, Гейзенберга, Борна, Шредингера и других великих ученых, когда они вплотную подходили к самым глубинам мироздания, к самой грани, где уже кончается понимание человеческого разума и начинается территория сверхъестественного, территория «бога». Стругацкие сделали великолепную попытку заглянуть в их мир. Посмотреть как настоящие ученые «балансирует» на этой грани.Удивительно, но как в такой маленькой повести братьям Стругацким удалось затронуть столько поистине глобальных философских и нравственных проблем. Еще более удивительно то, как они это сделали. Создали совершенно обыденный мир, который здесь, вокруг нас, в котором так же как и мы «варятся» (страдают от жары, пьют кофе и коньяк, ревнуют, боятся, страдают, сомневаются, спорят) обычные и не совсем обычные люди-ученые. Абсолютно реальный, почти физически ощущаемый мир. Сколько раз перечитываю этот маленький шедевр - столько раз не перестаю им восхищаться!

Оценка: 9

Повесть эта попалась мне на глаза по причине литературного голода (в доме не было ни одной нечитанной книги), и, как оказалось, угощение это стоило того, чтобы читать его и в сытые дни. Классики отечественной фантастики оправдывают себя до сих пор.

Тема – отказ от научных изысканий в связи с приближением конца света (через миллиард лет) и последствиями в случае бунта, падающими на головы близких людей. Тема освещена на все сто, применены всевозможные физико-математические термины, которые могут показаться тарабарщиной гуманитарию, приведены причины и следствия, по которым и которые приведут к концу света (опять таки, через миллиард лет).

Герои – характерные для России тех времен, чем-то похожие на героев булычевского Гусляра. Малянов, астрофизик, - типичный представитель интеллигенции, которая работает не покладая рук во имя прогресса человечества. Его друзья – тоже адепты прогресса, кто-то более типичен для российского человека, кто-то – больше смахивающий на занюханного пэра. Все они движутся навстречу открытиям, которые приблизят человечество к выходу в космос и к некоторым другим отличным вещам, в том числе, опять же, к концу света через миллиард лет.

Метод изложения – классный! Повесть построена в виде отрывков из жизни Малянова. События, случающиеся с ним, в итоге приведут к осознанию и отказу, но по ходу дела будут раскрыты его характер, характеры его друзей и семьи. Будут выведены рубежи, в пределах которых человек готов рисковать, а также найдены ключевые звенья человеческой жизни, слишком ценные, чтобы продолжать бороться.

Вопросы, поднятые в повести, слишком глобальны для одной семьи, но, в общем-то, достаточно важны для человечества в целом. Другое дело, что человечество даже не подозревает об опасности пережить конец света (пусть даже и через миллиард лет).

Оценка: 10

«За миллиард лет до конца света» - книга, написанная Аркадием и Борисом Стругацкими, которая была издана в 1976 году. Первые черновики, по словам авторов, датируются июнем 1974 года. Семидесятые года – года разочарований: прогресс уже не казался таким растущим, полеты в космос ничего не дали, появился дефицит всех товаров на прилавке и многое-многое другое. В то время многие жители СССР с пессимизмом смотрели в будущее, в том числе и братья Стругацкие. Как ни странно, но все события, происходящие с главными героями повести «За миллиард лет до конца света» - это давление служб КГБ, как рассказывали авторы. Они хотели передать ту гнетущую атмосферу, что была в нашем государстве в те времена, но, то ли в процессе написания повести появилась мысль об изменении основной идеи, то ли это вышло непроизвольно, так или иначе в первую мы видим произведение не о политике, а о человеческом выборе.

Главный герой, Малянов, - ученый, стоящий на пороге важного открытия. Стругацкие очень точно передают нам его характер с помощью, казалось бы, незначительных деталей вроде немытой днями посуды и пустого холодильника, и постепенно нам становится понятно, каким его хотели показать авторы. Пожалуй, таким образом передан характер только двоих героев: самого Малянова и его друга Вечеровского. К сожалению, обо всех остальных людях, описанных в книге, дана только поверхностная информация, притом, что общее количество малоинтересных событий просто огромное. Безусловно, эти события оживляют мир, но читателю это может не понравиться.

Произведение сложно отнести к фантастике как к жанру: здесь нет ни каких-то внеземных цивилизаций, ни пафосных средневековых рыцарей на огромных конях, ни машин времени, ни обычного лазера, а сюжет разворачивается в обыкновенном Ленинграде. И люди, оказывающиеся в центре всего действия, тоже обычные. И Малянов, и Вайнгартен, и Снеговой, и Губарь. Среди них выделяется только Вечеровский своими мыслями и решениями.

Повесть действует угнетающе и чем дальше, тем сильнее. Если в самом начале чтения возникает просто дискомфорт от того, что происходит в городе и в квартире Малянова, то концу мысли читателя становятся небывало мрачными, и переживание за героев становится невыносимой тяжестью. Из-за этого небольшой объем текста читается долго и тяжело. Но есть и обратная сторона: это заставляет задуматься над тем, что хотели сказать авторы повести. Сразу после прочтения в голову приходит множество мыслей, за каждую из которых цепляешься, будто сам попал в ту жаркую квартиру в Ленинграде. Ненавистным становятся Малянов, Вайнгартен. Потом на ум приходит, что они обычные люди, и большинство именно так и выглядели бы под колоссальным давлением неизвестной силы. То оправдывается Вечеровский, то выглядит чужим человеку существом. Впечатление от прочтения книги нельзя описать как-то конкретно, потому что оно постоянно меняется. Правда, неизменно остается черный или серый оттенок, вперемешку с чем-то еще, возникающим только сегодня. Над повестью хочется думать и извлекать оттуда какие-то ценные мысли.

В заключении дадим оценку произведению «За миллиард лет до конца света». Тяжелую атмосферу нельзя рассматривать как плюс или минус, потому что это особенность текста. Речь и различные лексические обороты очень гармонично сочетаются друг с другом и некоторые достойны особого внимания. К примеру, эти главы, которые начинаются с полуслова, и особые мысли, записанные с помощью инверсии, хорошо запоминаются и не дают забыть текст и большинство выраженных в нем мыслей долгое время. Большое разнообразие также остаются приятным впечатлением в памяти, но некоторые мелочи просто раздражают. Нет, без них повесть не была бы идеальной, но и это на оценку не влияет. Оценка – 10 баллов из 10 возможных.

Оценка: 10

У каждого из нас есть виртуальная книжная полка, на которой стоят великие книги. Среди этих великих есть наши любимые книги, которые мы часто перечитываем. А среди любимых книг есть одна особая, которая сильнее всего затрагивает наши чувства и идет с нами по жизни. Для меня такая книга - «За миллиард лет до конца света».

Бывает, я оцениваю свои поступки героями этой книги. Повел я себя как Глухов, или как Вечеровский? Иногда, подходя к зеркалу, я боюсь, что оттуда на меня посмотрит маленький тихий Малянов. И частенько вспоминаю жуткую, не из этого мира цитату: «сказали мне, что эта дорога приведет к океану смерти...»

Главы этой книги начинаются с середины предложения и так же заканчиваются, как будто вы держите рукопись в которой не хватает страниц, а повествование то и дело сбивается с третьего лица на первое. Как всегда у Стругацких, нет особого смысла пересказывать сюжет, от этого только испортится впечатление. Могу сказать, что вряд ли это произведение заинтересует любителей экшена. Но если вас интересует человеческая психология, интеллектуальные интриги и фантастика, как настоящая литература - вам стоит прочесть эту книгу.

В этой книге нет космических кораблей, перестрелок на бластерах и мутантов-зомби. В простых декорациях Ленинграда 70-х годов, авторы рисуют удивительно напряженную картину противостояния человека - кому? И ставят героев книги перед очень непростым выбором: что делать если дело всей твоей жизни, все то к чему ты стремишься и считаешь единственно правильным - под запретом и грозит тебе смертью? Что делать если тебе противостоит сила, которая может прихлопнуть тебя и тысячу других людей как муху?

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

Много позже я узнал из оффлайн-интервью Бориса Натановича, что эта книга о борьбе с системой, жестоким бездушным государством, и поразился глубиной произведения. Но книга читалась превосходно и без этого скрытого смысла, она универсальна.

И прожив 20 лет после первого прочтения, встретив своего Зыкова, не перестаю удивляться, насколько произведение правдиво и жизненно.

Оценка: 10

То, что может произойти через миллиард лет, даже конец света, представляется мало связанным с настоящим моментом. Может ли это влиять на наш каждодневный выбор? Сближаться с людьми или нет? Ведь их можно потерять и вне великих открытий. Иметь детей или нет? Ведь риск их потерять не отменяется отсутствием важных исследований. А Вселенная, если уж на то пошло, напрявляя свой удар, зацепит многих (заявляю, как жительница Челябинска, 15 февраля на себе испытавшая подение метеорита). Вот уж повесть «За миллиард лет до конца света» в действии. Это уже не дерево, выкорчеванное.

Итак, быть или не быть. Идти к своей цели или оберегать родных, друзей? Авторы не дают ответ. Они даже симпатий к конкретным героям не показывают. Они констатируют: на пути к мечте - обвалы, наводнения, взрывы... Окольные тропы проще, тише. Только мыслящему человеку, наполненному знаниями, умениями, нужна ли тишина? А необходимость выбора наступает внезапно, как гром среди ясного неба. Значит силу духа нужно воспитывать в себе каждодневно. Или быть тихим и незаметным.

Оценка: 10

Когда прочитал первый раз (потом таких разов было еще немеряно), за пару часов, не отрываясь, на перфорационной бумаге - распечатка, самиздат... 1984 год стоял на дворе. Было до судорог интересно и жутковато. Но мыслей о зашифрованном таким образом противостоянии авторов строю и комитету не возникло. Просто наблюдал за действиями людей, в повседневной жизни столкнувшихся с непознанным и, видимо, что гораздо страшнее, непознаваемым. Столкнувшихся с Выбором.

Авторы, повествуя эзоповым языком о сложностях писательского труда в советской социалистической реальности, на самом деле создали произведение гораздо более широкое. В первую очередь - о слабостях человека: жадности, лени, трусости... Умело воздействуя на них, почти любого можно сделать предателем, предателем самого себя. И любой, читая «Миллиард», наверняка задавал себе один и тот же вопрос: «А у меня получилось бы?..» Скорее всего, нет - отвечает книга. И спорить с ней трудно...

Что тут скажешь? Мощно! Мощно как по задумке, так и по исполнению. Повесть на стыке трагикомедии и драмы, с безупречным разыгрыванием идей, характеров и морали. По сути, действие книги укладывается в пару дней и практически не выходит за границы одной квартиры, но удивительно как Стругацким удалось вместить в это такую бурю эмоций, с сильнейшим накалом страстей.

Признаюсь честно, я не так давно начал приобщаться к творчеству этого тандема и потому мало что слышал об этой повести. Мне до прочтения не удалось зацепить не только спойлер, но я даже толком не читал аннотацию, а потому для меня каждая страница, каждая строчка была как открытие, полное внутреннего удовлетворения от прочитанного.

История начинается как-то забавно, с нелепых и странных случайностей отдающих шпионским детективом, плавно переходит в какой-то фарс с теорией заговора, но при этом с каким-то зловещим оттенком, от которого бегут мурашки по телу. По мере вовлечения всё большего числа персонажей, повесть постепенно претерпевает метаморфозы и вот уже читателю не смешно, читателю страшно, тошно и даже стыдно... Потому что читатель видит в каждом персонаже себя, потому что он понимает, что выбор героев непрост, тут нет верных решений, да и выбор не велик.

Если вы нашли в себе силы вступить в дискуссию с повестью, то я вам завидую. Я же как рыба, выкинутая на берег мог только сидеть и разевать в безмолвном крике рот.

В каждом из ярчайших персонажей я узнавал своих друзей и знакомых. Долго не мог сложиться со всей чёткостью только образ главного героя - Дмитрия Малянова. Но к концу книги я понял почему. Дима похож на меня. И если другим действующим лицам, я по своей обывательской натуре, уже навешал ярлыки, то как повесить ярлык на себя? Честно сказать, я даже поставить себя на место Малянова боялся, всё ждал, что в конце Стругацкие покажут мне выход или хотя бы намекнут на него. Но, к сожалению, простой правды в таком случае не бывает, о ней нельзя написать пару строчек и всё будет ясно...

В «Комментариях к пройденному» Стругацкие пишут, что большое влияние на повесть оказал их опыт взаимодействия с КГБ. Но всё-таки не надо забывать, что изначально история задумывалась как «Ад и рай пытаются прекратить развитие науки» и «скелет» повести был набросан до печального общения с «органами». Это потом уже она обзавелась какими-то узнаваемыми прототипами и параллелями. Видя лишь намёки на КГБ, мы сильно ограничиваем идею. Ведь противостояние какой бы то ни было системе или другим, не подвластным обычному человеку силам и в наше время актуально. Мы и сейчас закрываем глаза, молчим, не хотим слушать чаще, чем это позволяет нам совесть, потому что так проще, так удобнее. Ну а то, что мы чувствуем себя неуютно от сделок с этой самой совестью, так это просто издержки, абонентская плата, которая с годами войдёт в привычку и будет совсем незаметна. Разве не так?

1. «…Белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.

Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась пополуденная маета – недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, простреливает всю квартиру навылет.

Малянов закрыл окно – обе рамы – и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.

Было начало третьего.

На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла.

– Никто не помыл и ничто не помыто, – сказал Малянов вслух.

Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.

– Жрать хочешь… – сказал Малянов с неудовольствием.

Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.

– Утром же тебе давали, – сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. – Или нет, не давали… Это я тебе вчера утром давал…

Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее – были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра «Янтарь», страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник – там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.

Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

– Ничего, ничего, – сказал он Каляму. – Все равно сейчас везде обеденный перерыв.

Можно было бы, конечно, пойти на Московский, где перерыв с часу до двух, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре… Это надо же – какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно… Пусть это будет константа… от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности.

Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформные отображения попробовать, подумал он.

Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.

– Какой вам телефон нужен?

– Это «Интурист»?

– Нет, это квартира…

Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает по?том. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов… И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать – перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было… Ч-черт… С этим твоим «Интуристом», дура безрукая… Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда… А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть…

Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.

– Идиот, – сказал он аппарату и взял трубку. – Да!

– Это база? Кто говорит? Это база?

Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной.

– Ремонтная? Я говорю с телефона 93-98-07… Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда…

– Какой у вас номер? – прервал его злобный женский голос.

– 93-98-07… Мне все время звонят то в «Интурист», то в гараж, то…

– Положите трубку. Проверим.

– Пожалуйста… – просительно сказал Малянов уже в короткие гудки.

Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та-ак… Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб…

Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей-богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не «фигура цапф большого пассажного инструмента», этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу-тьфу, только бы не сглазить… Интеграл этот… Да пусть он треснет, интеграл этот, – дальше поехали, дальше!

Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку.

– С цепи сорвались, честное слово, – произнес он.

В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами.

– Ка-ал-лям! – сказал Малянов сдавленно-угрожающим голосом. – Да Калям, пошел вон!

Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собою большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова.

– Вы… э… – промямлил Малянов, отступая.

Плюгавый был уже в прихожей – глянул направо в комнату и решительно повернул налево в кухню, оставляя за собой на линолеуме белые пыльные следы.

– Позвольте… э… – бормотал Малянов, наступая ему на пятки.

Мужчина уже поставил коробку на табурет и вытащил из нагрудного кармана пачку каких-то квитанций.

– Вы из ЖЭКа, что ли? – Малянову почему-то пришло в голову, что это водопроводчик наконец явился – чинить кран в ванной.

– Из гастронома, – сипло сказал мужчина и протянул две квитанции, сколотые булавкой. – Распишитесь вот здесь…

– А что это? – спросил Малянов и тут же увидел, что это бланки стола заказов. Коньяк – две бутылки, водка… – Подождите, – сказал он. – По-моему, мы ничего…

Он увидел сумму. Он ужаснулся. Таких денег в квартире не было. Да и вообще с какой стати? Охваченное паникой воображение мигом выстроило перед ним удручающую последовательность всевозможных сложностей, вроде необходимости оправдываться, отпираться, возмущаться, призывать к здравому смыслу… звонить, наверное, куда-нибудь придется, может быть, даже ехать… Но тут на углу квитанции он обнаружил фиолетовый штамп «Оплачено» и сразу же – имя заказчика: Малянова И.Е. Ирка!.. Ни черта понять невозможно.

– Вот тут расписывайтесь, вот тут… – бурчал плюгавый, тыча траурным ногтем. – Вот где птичка стоит…

Малянов принял от него огрызок карандаша и расписался.

– Спасибо… – сказал он, возвращая карандаш. – Большое спасибо… – обалдело повторял он, протискиваясь рядом с плюгавым через узкую прихожую. Дать ему надо бы что-нибудь, да мелочи нет… – Огромное вам спасибо, до свидания!.. – крикнул он в спину кургузому пиджачку, ожесточенно отпихивая ногой Каляма, который рвался полизать цементный пол на лестничной площадке.

Потом Малянов закрыл дверь и некоторое время постоял в сумраке. В голове было как-то все неясно.

– Странно… – сказал он вслух и вернулся на кухню.

Калям уже отирался возле коробки. Малянов поднял крышку и увидел горлышки бутылок, пакеты, свертки, банки консервов. На столе лежала копия квитанции. Так. Копирка, как водится, подгуляла, но почерк разборчивый. Улица Героев… гм… Вроде все правильно. Заказчик: Малянова И.Е. Ничего себе – привет! Он посмотрел на сумму. Уму непостижимо! Он перевернул квитанцию. На обратной стороне ничего интересного не было. Был там расплющенный и присохший комар. Что это Ирка – ошалела совсем, что ли? У нас долгов пятьсот рублей… Подожди… Может быть, она что-нибудь говорила перед отъездом? Он стал вспоминать день отъезда, распахнутые чемоданы, кучи одежды, разбросанные повсюду, полуодетая Ирка орудует утюгом… Не забывай Каляма кормить, травку ему приноси… знаешь, такую острую… за квартиру не забудь заплатить… если шеф позвонит, дай ему мой адрес. Вроде бы все. Что-то она еще говорила, но тут Бобка прибежал со своим пулеметом… Да! Белье надо в стирку отнести… Ни фига не понимаю.

Малянов опасливо потянул из ящика бутылку. Коньяк. Рублей пятнадцать, ей-богу! Да что же это такое – день рождения у меня сегодня, что ли? Ирка уехала когда? Четверг, среда, вторник… Он принялся загибать пальцы. Сегодня десятый день, как она уехала. Значит, заказала заранее. Деньги опять у кого-нибудь заняла и заказала. Сюрприз. Долгов, понимаете, пятьсот рублей, а она – сюрприз!.. Ясно было только одно: в магазин можно не ходить. Все остальное представлялось как бы в тумане. День рождения? Нет. Годовщина свадьбы? Вроде бы тоже нет. Точно – нет. День рождения Барбоса? Зимой…

Он пересчитал горлышки. Десять штук, как одна копейка. На кого же это она рассчитывала? Мне столько и за год не выпить. Вечеровский тоже почти не пьет, а Вальку Вайнгартена она не любит… Может быть, у них в отделе какой-нибудь банкет должен быть? Только чего ради за десять дней все заказывать? Да и не может быть у них никакого банкета, все они сейчас разъехались…

Калям ужасно заорал. Что-то он там учуял, в этой коробке…»

2. «…лосося в собственном поту и ломоть ветчины с лежалой горбушкой. Потом он принялся мыть посуду. Было совершенно ясно, что при таком великолепии в холодильнике грязь на кухне выглядит особенно неуместно. За это время телефон звонил дважды, но Малянов только челюсть выпячивал. Не пойду, и всё. Провались они все со своими гаражами и базами. Сковородку тоже придется помыть, это неизбежно. Сковородка теперь понадобится для более высоких целей, нежели какая-то там яичница… Тут ведь все дело в чем? Если интеграл на самом деле ноль, то в правой части остается только первая и вторая производные… Физический смысл я здесь не совсем понимаю, но все равно – здорово получаются эти пузыри. А что? Так и назову: пузыри. Нет, наверное, лучше «полости». Полости Малянова. «М-полости». Гм…

Он расставил по полкам мытую посуду и заглянул в Калямову кастрюлю. Горячо еще слишком, пар идет. Бедный Калямушка. Придется ему потерпеть. Придется Калямушке еще немного пострадать, пока остынет…

Он вытирал руки, когда его вдруг снова осенило, совсем как вчера, и так же, как вчера, он сначала не поверил.

– Подожди-ка, подожди… – лихорадочно бормотал он, а ноги уже несли его по коридорчику, по прохладному, липнущему к пяткам линолеуму в густой желтый жар, к столу, к авторучке…

Черт, где она? Чернила кончились. Карандаш здесь где-то валялся… И в то же время вторым, а вернее – первым, основным планом: функция Гартвига… и всей правой части как не бывало… Полости получаются осесимметричные… А интегральчик-то не ноль! То есть он до такой степени не ноль, мой интегральчик, что величина вовсе существенно положительная… Но картинка, ах какая картинка получается! Как это я сразу не допер? Ничего, Малянов, ничего, браток, не один ты не допер. Академик вон тоже не допер… В желтом, слегка искривленном пространстве медленно поворачивались гигантскими пузырями осесимметричные полости, материя обтекала их, пыталась проникнуть внутрь, но не могла, на границе материя сжималась до неимоверных плотностей, и пузыри начинали светиться. Бог знает, что там начиналось… Ничего, и это выясним… С волокнистой структурой разберемся – раз. С дугами Рагозинского – два! А потом планетарные туманности. Вы, голубчики мои, что себе думали? Что это расширяющиеся сброшенные оболочки? Вот вам – оболочки! В точности наоборот!

Снова задребезжал проклятый телефон. Малянов зарычал от ненависти, не переставая писать. Выключить его, к чертям, сейчас же. Там есть такой рычажок… Он бросился на тахту и сорвал трубку.

– Митька?

– Да… Это кто?

– Не узнаешь, собака? – Это был Вайнгартен.

– А, Валька… Чего тебе?

Вайнгартен помедлил.

– Ты почему к телефону не подходишь? – спросил он.

– Работаю, – сказал Малянов злобно. Он был очень неприветлив. Хотелось вернуться к столу и досмотреть картинку с пузырями.

– Работаешь… – Вайнгартен засопел. – Нетленку, значит, лепишь…

– Ты что, зайти хотел?

– Зайти? Да нет, не то чтобы зайти…

Малянов окончательно разозлился.

– Так чего тебе надо?

– С-с-слушай, отец… А чем ты сейчас занимаешься?

– Работаю! Сказано тебе!

– Да нет… Я хотел спросить: над чем ты работаешь?

Малянов обалдел. Он знал Вальку Вайнгартена двадцать пять лет, и сроду Вайнгартен никакой маляновской работой не интересовался, сроду Вайнгартена интересовал только сам Вайнгартен лично, а также еще два таинственных предмета его интересовали: двугривенный 1934 года и так называемый «консульский полтинник», который, собственно, и полтинником-то не был, а был какой-то там особенной почтовой маркой… Делать гаду нечего, решил Малянов. Трепло… Или ему крыша понадобилась, что он так мнется? И тут он вспомнил Аверченко.

– Над чем я работаю? – переспросил он со злорадством. – Изволь, могу рассказать во всех подробностях. Тебе как биологу это будет страшно интересно. Вчера утром я наконец слез с мертвой точки. Оказывается, при самых общих предположениях относительно потенциальной функции мои уравнения движения имеют еще один интеграл – кроме интеграла энергии и интегралов моментов. Получается что-то вроде обобщения ограниченной задачи трех тел. Если уравнения движения записать в векторной форме и применить преобразования Гартвига, то интегрирование по всему объему проводится до конца, и вся математика сводится к интегро-дифференциальным уравнениям типа Колмогорова – Феллера…

К его огромному изумлению, Вайнгартен не перебивал. На секунду Малянову даже показалось, что их разъединили.

– Ты меня слушаешь? – спросил он.

– Да-да, слушаю очень внимательно.

– Может быть, ты даже меня понимаешь?

– Секу помаленьку, – бодро сказал Вайнгартен, и тут Малянов в первый раз подумал, какой у него странный голос. Он даже испугался.

– Валька, случилось что-нибудь?

– Где? – спросил Вайнгартен, помедлив опять.

– Где… У тебя, естественно! Я же слышу, что ты какой-то… Тебе что, разговаривать неудобно?

– Да нет, отец. Все это чепуха. Ладно. Жара замучила. Про двух петухов знаешь анекдот?

– Нет. Ну?

Вайнгартен рассказал анекдот про двух петухов – очень глупый, но довольно смешной. Какой-то совсем не вайнгартеновский анекдот. Малянов, конечно, слушал и, когда пришло на то время, захихикал, но неясное ощущение, что у Вайнгартена не все ладно, от этого анекдота у него только усилилось. Опять, наверное, со Светкой поцапался, подумал он неуверенно. Опять ему эпителий попортили. И тут Вайнгартен спросил:

– Слушай, Митька… Снеговой – такая фамилия тебе ничего не говорит?

– Снеговой? Арнольд Палыч? Ну, сосед у меня есть, напротив живет, через площадку… А что?

Вайнгартен некоторое время молчал. Даже сопеть перестал. Слышно было в трубке только негромкое бряканье, – наверное, подбрасывал он в горсти свои коллекционные двугривенные. Потом он сказал:

– А чем он занимается, твой Снеговой?

– Физик, по-моему. В каком-то ящике работает. Шибко секретный. А ты откуда его знаешь?

– Да я его не знаю, – с непонятной досадой сказал Вайнгартен, и тут раздался звонок в дверь.

– Нет, явно сорвались с цепи! – сказал Малянов. – Подожди, Валька. В дверь наяривают…

Вайнгартен что-то сказал или даже, кажется, крикнул, но Малянов уже бросил трубку на тахту и выскочил в прихожую. Калям, конечно, опять запутался у него в ногах, и он чуть не грохнулся.

Открывши дверь, он сейчас же отступил на шаг. На пороге стояла молодая женщина в белом мини-сарафане, очень загорелая, с выгоревшими на солнце короткими волосами. Красивая. Незнакомая. (Малянов сразу ощутил, что он в одних трусах и брюхо у него потное.) У ног ее стоял чемодан, через левую руку был перекинут пыльник.

– Дмитрий Алексеевич? – спросила она стесненно.

– Д-да… – проговорил Малянов. «Родственница? Троюродная Зина из Омска?»

– Вы меня простите, Дмитрий Алексеевич… Наверное, я некстати… Вот.

Она протянула конверт. Малянов молча взял этот конверт и вытащил из него листок бумаги. Страшные чувства против всех родственников на свете, и особенно против этой троюродной Зины – или… Зои? – угрюмо клокотали у него в душе…

Впрочем, это оказалась не троюродная Зина. Ирка крупными буквами, явно второпях, писала вкривь и вкось: «Димкин! Это Лидка Пономарева, моя любимая школьная подруга. Я тебе про нее расск. Прими ее хорошенько, она ненадолг. Не хами. У нас все хор. Она расск. Целую, И.».

Малянов издал протяжный, неслышный миру вопль, закрыл и снова открыл глаза. Однако губы его уже автоматически складывались в приветливую улыбку.

– Очень приятно… – заявил он дружески развязным тоном. – Заходите, Лида, прошу… Извините меня за мой вид. Жара!

Все-таки, видно, не все было в порядке с его радушием, потому что на лице красивой Лиды вдруг появилось выражение растерянности и она почему-то оглянулась на пустую, залитую солнцем лестничную площадку, словно вдруг усомнилась, туда ли она попала.

– Позвольте, я вам чемодан… – поспешно сказал Малянов. – Заходите, заходите, не стесняйтесь… Пыльник вешайте сюда… Здесь у нас большая комната, я там работаю, а здесь – Бобкина… Она и будет ваша… Вы, наверное, душ захотите принять?

Тут с тахты донеслось до него гнусавое кваканье.

– Пардон! – воскликнул он. – Вы располагайтесь, располагайтесь, я сейчас…

Он схватил трубку и услышал, как Вайнгартен монотонно, не своим каким-то голосом повторяет:

– Митька… Митька… Отвечай, Митька…

– Алё! – сказал Малянов. – Валька, слушай…

– Митька! – заорал Вайнгартен. – Это ты?

Малянов даже испугался.

– Чего ты орешь? Тут ко мне приехали, извини… Я тебе потом позвоню.

Малянов ощутил какой-то холодок по всему телу. С ума сошел Валька. Ну и денек…

– Валька, – сказал он очень спокойно. – Что с тобой сегодня? Ну, женщина одна приехала… Иркина подруга…

– С-сукин сын! – сказал вдруг Вайнгартен и повесил трубку…»

Глава вторая

3. «…а она сменила свой мини-сарафан на мини-юбочку и мини-кофточку. Надо сказать, девочка она была в высшей степени призывная, – у Малянова создалось впечатление, что она начисто не признавала лифчиков. Ни к чему ей были лифчики, все у нее было в порядке безо всяких лифчиков. О «полостях Малянова» он больше не вспоминал.

Впрочем, все было очень прилично, как в лучших домах. Сидели, трепались, пили чаек, потели. Он был уже Димочкой, а она у него уже стала Лидочкой. После третьего стакана Димочка рассказал анекдот о двух петухах – просто к слову пришлось, – и Лидочка очень хохотала и махала на Димочку голой рукой. Он вспомнил (петухи напомнили), что надо бы позвонить Вайнгартену, но звонить не пошел, а вместо этого сказал Лидочке:

– Изумительно вы все-таки загорели!

– А вы – белый, как червяк, – сказала Лидочка.

– Работа, работа! Труды!

– А у нас в пионерлагере…

И Лидочка подробно, но очень мило рассказала, как там у них в пионерлагере насчет позагорать. В ответ Малянов рассказал, как ребята загорают на Большой антенне. Что такое Большая антенна? Пожалуйста. Он рассказал, что такое Большая антенна и зачем. Она вытянула свои длинные коричневые ноги и, скрестив, положила их на Бобкин стульчик. Ноги были гладкие, как зеркало. У Малянова создалось впечатление, что в них даже что-то отражалось. Чтобы отвлечься, он поднялся и взял с конфорки кипящий чайник. При этом он обварил себе паром пальцы и мельком вспомнил о каком-то монахе, который сунул конечность то ли в огонь, то ли в кипяток, дабы уйти от зла, проистекающего ввиду наличия в непосредственной близости прекрасной женщины, – решительный был малый.

– Хотите еще стаканчик? – спросил он.

Лидочка не ответила, и он обернулся. Она смотрела на него широко открытыми светлыми глазами, и на блестящем от загара лице ее было совершенно неуместное выражение – не то растерянности, не то испуга, – у нее даже рот приоткрылся.

– Налить? – неуверенно спросил Малянов, качнув чайником.

Лидочка встрепенулась, часто-часто замигала и провела пальцами по лбу.

– Я говорю – чайку налить вам еще?

– Да нет, спасибо… – Она засмеялась как ни в чем не бывало. – А то я лопну. Надо фигуру беречь.

– О да! – сказал Малянов с повышенной галантностью. – Такую фигуру, несомненно, надо беречь. Может быть, ее стоит даже застраховать…

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

За миллиард лет до конца света

(рукопись, найденная при странных обстоятельствах)

1. «…белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.

Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась послеполуденная маята - недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет.

Малянов закрыл окно - обе рамы - и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.

Было начало третьего.

На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.

Жрать хочешь… - сказал Малянов с неудовольствием.

Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.

Утром же тебе давали, - сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. - Или нет, не давали… Это я тебе вчера утром давал…

Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее - были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра „Янтарь“, страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник - там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.

Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

Ничего, ничего, - сказал он Каляму. - Все равно сейчас везде обеденный перерыв.

Можно было бы, конечно, пойти на Московский, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре… Это надо же - какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно… Пусть это будет константа… от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформное изображение попробовать, подумал он.

Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.

Какой вам телефон нужен?

Это „Интурист“?

Нет, это квартира…

Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает потом. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов… И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать - перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было… Ч-черт… С этим твоим „Интуристом“, дура безрукая… Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда… А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть…

Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.

Идиот, - сказал он аппарату и взял трубку. - Да!

Это база? Кто говорит? Это база?

Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной.

Ремонтная? Я говорю с телефона девяносто три девять восемь ноль семь… Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда…

Какой у вас номер? - прервал его злобный женский голос.

Девяносто три девять восемь ноль семь. Мне все время звонят то в „Интурист“, то в гараж, то…

Положите трубку. Проверим.

Пожалуйста… - просительно сказал Малянов уже в короткие гудки.

Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та-ак… Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб…

Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не „фигура цапф большого пассажного инструмента“, этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу-тьфу, только бы не сглазить… Интеграл этот… Да пусть он треснет, интеграл этот - дальше поехали, дальше!

Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку.

С цепи сорвались, честное слово, - произнес он.

В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами.

Ка-ал-лям! - сказал Малянов сдавленно-угрожающим голосом. - Да, Калям, пошел вон!

Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собой большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова.

Вы… э… - промямлил Малянов, отступая.

Плюгавый был уже в прихожей - глянул направо в комнату и решительно повернул налево в кухню, оставляя за собой на линолеуме белые пыльные следы.

Позвольте… э… - бормотал Малянов, наступая ему на пятки.

Мужчина уже поставил коробку на табурет и вытащил из нагрудного кармана пачку каких-то квитанций.

Вы из ЖЭКа, что ли? - Малянову почему-то пришло в голову, что это водопроводчик наконец явился - чинить кран в ванной.

Из гастронома, - сипло сказал мужчина и протянул две квитанции, сколотые булавкой. - Распишитесь вот здесь…

А что это? - спросил Малянов и тут же увидел, что это бланки стола заказов. Коньяк - две бутылки, водка… - Подождите, - сказал он. - По-моему, мы ничего…

Он увидел сумму. Он ужаснулся. Таких денег в квартире не было. Да и вообще, с какой стати? Охваченное паникой воображение мигом выстроило перед ним удручающую последовательность всевозможных сложностей, вроде необходимости оправдываться, отпираться, возмущаться, призывать к здравому смыслу… звонить, наверное, куда-нибудь придется, может быть, даже ехать… Но тут на углу квитанции он обнаружил фиолетовый штамп „Оплачено“ и сразу же - имя заказчика: Малянова И.Е. Ирка!.. Ни черта понять невозможно.

Вот тут расписывайтесь, вот тут… - бурчал плюгавый, тыча траурным ногтем. - Вот где птичка стоит…

Малянов принял от него огрызок карандаша и расписался.

Спасибо… - сказал он, возвращая карандаш. - Большое спасибо… - Обалдело повторял он, протискиваясь рядом с плюгавым через узкую прихожую. Дать ему надо бы что-нибудь, да мелочи нет… - Огромное вам спасибо, до свидания!.. - крикнул он в спину кургузому пиджачку, ожесточенно отпихивая ногой Каляма, который рвался полизать цементный пол на лестничной площадке.

Потом Малянов закрыл дверь и некоторое время постоял в сумраке.

Странно… - сказал он вслух и вернулся на кухню.

Калям уже отирался возле коробки. Малянов поднял крышку и увидел горлышки бутылок, пакеты, свертки, банки консервов. На столе лежала копия квитанции. Так. Копирка, как водится, подгуляла, но почерк разборчивый. Улица Героев… гм… Вроде, все правильно. Заказчик: Малянова И.Е. Ничего себе - привет! Он посмотрел на сумму. Уму непостижимо. Он перевернул квитанцию. На обратной стороне ничего интересного не было. Был там расплющенный и присохший комар. Что это Ирка - ошалела совсем, что ли? У нас долгов пятьсот рублей… Подожди… Может быть, она что-нибудь говорила перед отъездом? Он стал вспоминать день отъезда, распахнутые чемоданы, кучи одежды, разбросанные повсюду, полуодетая Ирка орудует утюгом… Не забывай Каляма кормить, травку ему приноси… знаешь, такую острую… за квартиру не забудь заплатить… если шеф позвонит, дай ему мой адрес. Вроде бы все. Что-то она еще говорила, но тут Бобка прибежал со своим пулеметом… Да! Белье надо в стирку отнести… Ни фига не понимаю.