Воспоминания о студенчестве.

Я учился в семидесятые годы на математико-механическом факультете Ленинградского университета.
Факультет отличался несколькими особенностями, начиная с самого названия. Аналогичные факультеты в других университетах назывались механико-математическими. Второе, что отличало матмех от других институтов, это абсолютно вежливое отношение преподавателей и профессуры к студентам. Ко всем, начиная с первого курса, обращались на Вы. Это было очень необычно после школы – Вы, Иванов, не очень дисциплинированы. Это после пяти прогулов. А еще была определенная демократия. Это касалось и внешнего вида и совместного, студентов и преподавателей, курения прямо в коридорах факультета. Многим вещам студенты из других университетов, которые периодически приезжали к нам в гости или с официозом, очень удивлялись, в частности прическам. С этого и начну.

Волосы.
Я, начиная с девятого класса, носил длинные волосы, наверное, самые длинные из всех парней нашего курса. На первом курсе замдекана Волков Вадим Алексеевич часто приставал ко мне с предложением подстричься до необходимого максимума. Но мер никаких он применить не мог. Хотя это был самый строгий из всех преподавателей факультета и настоящий администратор. Так продолжалось вплоть до весенней сессии, которую я ожидал с тоской. Дело в том, что при всех сданных зачетах к экзамену студент допускается автоматически, а при наличии хвоста необходимо было брать допуск у этого самого замдекана. А у меня один зачет никак не вырисовывался. И мне пришлось идти на поклон к Волкову. Собственно, «на поклон» - это только так говорилось. Можно было не идти в кабинет, а поймать его в коридоре, и, если все в порядке, он подписывал допуск прямо на подоконнике (демократия). Но у меня-то не было все в порядке, у меня были волосы. Поэтому, при первой же попытке на перемене подсунуть Волкову допуск на подпись, я услышал: «Подстригись до необходимого максимума и прошу ко мне». Пришлось мне пропустить следующую пару и бежать стричься в ближайшую парикмахерскую. Я, конечно, попросил девушку лишь слегка обозначить стрижку, подравнять и поправить. После процедуры я опять бегом (надо было успеть к перемене) помчался на факультет к Волкову. Ему не понравилась длина моих волос, он даже сделал вид, что вообще не видит попытки укоротить прическу. Делать нечего, пришлось делать вторую попытку. Я пошел к той же девушке-парикмахеру и изложил такую просьбу – поберечь волосы. Естественно, что после такой просьбы и ее безукоризненного исполнения, я пришел к этой девушке и в третий раз. Но, когда и после третьей попытки я не смог удовлетворить замдекана, пришлось выдвинуть новый аргумент: «Вадим Алексеевич, я же потратил уже шестьдесят копеек (а это, между прочим, нормальный обед в столовой)». Волков двумя пальцами залез в нагрудный карман, достал оттуда довольно несвежий рубль и протянул мне. Я, конечно, отказался и побежал тратить очередные двадцать копеек, на этот раз для кардинального решения вопроса. Допуск я получил.
Вечером, когда я рассказал об этом в комнате в общежитии, один из старшекурсников поделился: «Этот рубль у Волкова неразменный. Он его уже многим предлагал, и никто не взял». Я пожалел, что не прервал эту традицию.

Феномен.

Феномен – это Леша Степанов, мой однокурсник и одногруппник. Он обладал феноменальными математическими, как абстрактными, так и счетными, способностями. Но, наверное в компенсацию за эти способности, отличался некоторыми странностями в поведении. Ничего такого, тем более аморального или криминального, но совершал такие поступки, которые не каждый мог себе позволить. Например, на перемене он мог запросто подойти к курившей девушке (а курили у нас не менее половины девушек), вынуть у нее изо рта сигарету и со словами: «Женщинам курить вредно» выкинуть ее (сигарету) в урну. Он поступал так на полном серьезе, и на него никто не обижался. Леша, еще учась в школе, победил на всесоюзной математической олимпиаде, но на международную его не взяли, опять же из-за его странностей. Рассказывали, что во время урока, а учился он в физматшколе, он сказал учителю: «Полная чушь». А преподавали у них преподаватели с нашего факультета – кандидаты и доктора наук.
Однажды на лекции по математическому анализу, которую читал доцент Виноградов, Леша всем нам подпортил, конечно невольно, конспекты. Виноградов дает определение связного множества, мы терпеливо записываем в тетрадь. Никто, по крайней мере большинство из нас, не знает еще этого материала. Леша с места тянет руку, по-детски поддерживая ее другой рукой: «Согласно этому определению такое-то множество тоже будет связным, а оно таковым не является». Виноградов смотрит, задумывается и соглашается. Мы дружно зачеркиваем написанное в тетради. Виноградов дает новое определение, но Леша тут же приводит пример, доказывающий его некорректность. Мы зачеркиваем второе определение. После третьего, неправильного и поэтому тоже зачеркнутого, Виноградов сдается и обещает дать правильное определение на следующей лекции. В скобках замечу, что Виноградов конечно же знал несколько определений, но он был педант, и хотел дать определение в рамках уже изложенного материала.
Забавно было смотреть на дуэли Леши с преподавателем высшей алгебры Малолеткиным. Тот бал тоже феноменом, победителем (в свое время) всесоюзной и международной олимпиад. И тоже обладал уникальными способностями к расчетам в уме. Малолеткин пишет на доске определитель четвертого порядка (на контрольной таких определителей нам давали три штуки на два академических часа). Леша издает странные звуки – у-у-у-ф-х-х-ч-х, и дает ответ секунды через три. Малолеткин тоже смотрит на определитель, тоже издает подобные звуки и тоже через три секунды изрекает – правильно. Леша не только помнил пятьдесят и более знаков после запятой у различных замечательных чисел типа пи, е, корень из 2, 3, но и сам с большой точностью извлекал корни третьей степени из любого числа, в уме разумеется. Мы проверяли. Калькуляторов тогда не было, поэтому проверяли методом возведения в степень, т.е. перемножением.
А еще он помнил номера и серии паспортов и номера комсомольских билетов у всех студентов нашей группы. Он не запоминал специально, просто раз увидел и отложил себе на полочку. Так что при заполнении каких-то документов стоило лишь спросить: «Леша, какой у меня номер комсомольского?». В ответ слышишь его скрипучее: «Старого или нового?». Он помнил и старые и новые (после обмена) номера.
На четвертом курсе, когда началась специализация, наши пути разошлись, т.е. мы попали в разные группы. И о его дальнейших успехах я больше ничего не слышал.

Военка или военная кафедра началась у нас со второго курса и продолжалась вплоть до четвертого. Военка резко отличалась от других кафедр. Строжайшая дисциплина. Это касалось и внешнего вида, все постриглись и надели костюмы с галстуком, и посещения. Прогул без уважительной причины грозил отчислением. Занятия проходили раз в неделю на целый день в главном корпусе университета на Стрелке Васильевского острова. От общежития приходилось добираться на автобусе минут сорок, а если на перекладных, то и больше. Опаздывать было нельзя, поэтому вставали рано и, как правило, приезжали имея время в запасе. Занятия были будничные, ничего особенного не запомнилось, но о двух случаях я все же расскажу.
Первый касается того же Леши Степанова. Я уже говорил, что он отличался некоторыми странностями. В частности, он совершенно не умел маршировать. Когда он просто шел, все было нормально, но как только звучала команда «шагом марш», он начинал одновременно с левой ноги и левой руки. И переучить его никак не могли. Видно было, что Леша очень старается, но не получается, и все тут. Так вот, в связи с этим произошел редчайший случай в военной практике. Начальник нашего потока подполковник Каравашкин сам лично ходил к врачам и просил выдать справку о военной непригодности Степанова. Но врачи разводили руками, формально по всем основаниям он здоров. Позднее, на военных сборах, при бросании учебной гранаты произошел анекдотичный случай. Бросали из положения стоя. Сзади стояли отцы-командиры и следующие по очереди на бросание. Граната была учебная, но с запалом, т.е. после выдергивания чеки через несколько секунд она негромко хлопала. И вот Леша, стоя в окопе, выдернул чеку, размахнулся и кинул гранату назад, как раз в группу офицеров. Все обошлось, но к боевым стрельбам его не допустили и поставили зачет автоматически.
Второй случай связан как раз с этими сборами или, как мы говорили, лагерями. В лагеря мы поехали после четвертого курса в июле. Т. к. мы относились к артиллеристам, то из нас была сформирована батарея. Командовал батареей молодой лейтенант, недавний выпускник училища, почти наш ровесник. К нему обращались – товарищ комбат, почти командир батальона. Командирами отделений были назначены студенты, которые отслужили в армии. Они все были сержанты. А старшиной батареи назначили старшину запаса Воробьева – тоже нашего студента. Мягко говоря, слабоватый был студент (в смысле учебы), но физически очень сильный. Во время учебы очень многие ему помогали, и он к этому относился как к само собой разумеющемуся. Салаги делают контрольную дедушке, это же нормально. Но приказать он никому не мог. Делали из добрых чувств. А на сборах он разошелся, еще бы, теперь у него власть, как когда-то в армии. Он ко всем придирался, кричал, оскорблял. Один из студентов не выдержал и послал его куда подальше. Воробьев тут же доложил по команде. И завертелось очень неприятное дело. Готовили отчисление со сборов, а это вытекало в отчисление из университета. Последний формальный шаг – это решение комсомольского собрания. Нас собрали, зачитали характеристику, естественно отрицательную, и попросили высказаться. Хорошо, что нашлась сначала пара ребят, потом и остальные поддержали, которые вступились за парня. В общем, обошлось выговором, что тоже неприятно. Но все это я рассказываю только для того, чтобы привести выдержку из характеристики на парня. Вот она: «Физически развит однобоко, имеет первый разряд по плаванию». Это какой-то ужас. Парень высокий, крепкий, стройный, а развит однобоко. Выходит, что все мы, кто не имеет никаких спортивных разрядов, развиты разносторонне. Это характеризует не только то время, но и людей, которые так пишут. А такие люди всегда были и будут.
В заключение маленькое наблюдение. Казалось бы, военная форма делает всех однообразными, но, наоборот, после окончания сборов, когда мы прямо в лагерях переоделись в свое, цивильное, многие отметили, что все стали какие-то одинаковые.

Мои успехи.

Успехов не было. Учился я средне. Были и пятерки и тройки. Но, что интересно, дисциплины, по которым у меня были пятерки и четверки, в дальнейшем пригодились в работе, а те по которым были тройки, никогда не понадобились. Хотя, конечно, общая математическая культура очень полезна. Но я хочу рассказать о двух случаях или сдаче экзамена по двум дисциплинам.
Первая – это политэкономия. Сейчас такого предмета, наверное, нет, но тогда он, наряду с историей партии и научным коммунизмом, были обязательны. Потому что, как тогда говорили, советский специалист должен быть не только классным, но и красным. Политэкономия делилась на два последовательных курса – капитализма и социализма. Первая восходила к Марксу, была логична, легко формализовывалась и описывалась пусть простыми, но математическими уравнениями, вторая – сплошная демагогия. Что стоит только сравнение цели производства при капитализме и социализме. При капитализме цель производства - извлечение (получение) максимальной прибыли, при социализме – максимальное удовлетворение растущих потребностей народа. Читали лекции и вели практику преподаватели с экономического факультета. На практике по капитализму у меня вышел конфликт с преподавателем, ему не понравилось, что я читал художественную книгу на его занятиях. Я, конечно, поступил неправильно, но дальнейшие действия преподавателя превзошли все границы. Он пообещал, что я не сдам экзамен. И действительно, на экзамене он сам вызвал меня и благополучно завалил, хотя, как я считал, курс я знал прилично. Я пришел на пересдачу, он завалил меня опять. Всего я пересдавал экзамен пять раз, уже очень редкий случай, но еще более редкий произошел на пятой переэкзаменовке. Он поставил мне неуд в зачетку, чего никогда не делалось. Так я перешел с хвостом на следующий курс. Но осенью кто-то мне посоветовал, и я пошел на кафедру политэкономии и изложил свою историю. Там выслушали, назначили время, выделили экзаменатора. Тройку я получил. Когда наш преподаватель узнал про это, он, мягко говоря, расстроился и пообещал не пропустить меня на социализме.
Социализм читал доцент, бывший выпускник нашего факультета, который защитился на математических моделях в экономике. Поэтому мы слушали его лекции с относительным интересом. На экзамене я попал к нему, мой преподаватель почему-то опоздал, и благополучно сдал на пятерку. Сразу после моей сдачи прибежал тот преподаватель и сразу поинтересовался моими успехами. Когда он узнал про мою пятерку, он опять расстроился. Оказывается, он оставлял доценту какую-то записку про меня, но доцент ее проигнорировал. Самое интересное, что в диплом шла вторая оценка, поэтому во вкладыше к диплому по курсу политэкономии у меня красуется «отлично». Этот преподаватель, наверное, разочаровался в системе советского образования.
Второй случай связан тоже с общественными науками, а именно с научным коммунизмом. Научный коммунизм нам читали на пятом курсе, и это был единственный предмет на выпускном курсе. Остальное время, как считалось, мы посвящали дипломной работе. Экзамен по научному коммунизму был государственным, принимала его госкомиссия, без его сдачи не допускали к защите диплома, пересдача в случае неуспеха разрешалась только через год. То есть это очень серьезно. И вот, я на экзамене сначала перепутал первый вопрос, а потом на волне этого неуспеха завалил и другие два. В общем, неуд. Катастрофа. Но тут за меня вступился деканат, и со словами: «Он спас сельское хозяйство страны» (об этом я расскажу позже), - уговорил комиссию на мою пересдачу с другой группой. Во второй раз экзамен у меня принимали уже три человека, один непосредственно задавал вопросы, два другие были наблюдателями. Как позднее мне сказала девушка-секретарь, ответ мой был на пятерку (это было мнение комиссии), но это была пересдача, поэтому в диплом пошла оценка «удовлетворительно». Ну и ладно, сам факт пересдачи государственного экзамена позволял мне гордиться долгие годы.
А еще хочу рассказать о небольшом казусе на защите диплома. Руководитель дипломной работы и одновременно куратор нашей группы Нина Борисовна Маслова тянула меня за уши изо всех сил. А я относился к подготовке диплома очень прохладно. Еще бы, это был пятый курс, много свободного времени, и хотелось погулять напоследок. Лишь уже к концу подготовительного срока я наконец-то плотнее уселся за диплом и кое-как закончил. На защите прошло более или менее гладко. В конце защиты каждый студент говорил благодарственные слова своему руководителю, которые звучали примерно одинаково – спасибо такому-то за помощь в подготовке диплома, его интересные подсказки и т.п. Мне показалось это скучным. Когда дошла моя очередь, я встал и сказал: «Спасибо Нине Борисовне за то, что она пыталась сделать из меня человека». И все. После этих слов Маслова фыркнула, рывком вскочила из-за стола и выбежала из аудитории, на ходу вытаскивая сигареты. Товарищи потом у меня спрашивали, что я там натворил такого, что Маслова выкурила аж две сигареты подряд. Позднее, когда я как-то приехал в Ленинград и зашел на факультет, Нина Борисовна спросила: «Вы что, тогда обиделись на меня из-за диплома?». Это меня очень удивило, ведь я был ей искренне благодарен. До сих пор я храню ее черновики, которые она давала мне при подготовке диплома.
И для окончания. Диплом мой назывался очень красиво – «Течение Куэтта при больших числах Кнудсена». Что означает – течение сильно разреженных газов между параллельными поверхностями.

Два наблюдения.

Эти две истории не имеют непосредственного отношения к учебе, но произошли во время моего студенчества и, кроме того, навевают на какие-то размышления. Напоминаю, что события происходят в середине семидесятых годов, хотя в данном случае это не имеет особого значения.

История 1. Черный ящик.

В 1974 году на майских праздниках я был в гостях в Москве у одной знакомой. Прогуливаясь по Москве мы зашли в сквер где-то в центре. Сели на скамейку и просто отдыхали. День стоял солнечный, было тепло, люди ходили праздничные, и по настроению, и по одежде. В общем, все было чудесно. Мы сидели, болтали, и никуда не хотелось идти. Не вдруг, не сразу, наше внимание привлекла любопытная картина. Посреди сквера между двумя аллеями стояло длинное сооружение типа вагона, а может это и был переделанный вагон. В обоих его торцах были двери, и к ним приделаны наклонные сходни, этакие трапы. По левому трапу в вагон поднимались нарядные люди, в подавляющем большинстве мужчины, по правому трапу из вагона вываливалось нечто орущее, шатающееся и расхлюстанное. Оба потока были непрерывными и, казалось, бесконечными. Было полное впечатление, что человек заходил в вагон слева, парадный и благообразный, и тут же справа выплевывал его уже преображенным до неузнаваемости. С кем-то, таким же, громко спорит, лицо красное, волосы растрепаны, пиджак на одном плече. Это было как в кино, мгновенное преображение. Конечно же, в данный момент это были разные люди, и первый, входящий, выйдет гораздо позже, но ощущение было, что человек вошел и сразу вышел, но уже очень нетрезвый.
Мы понаблюдали с полчаса за этой картиной, пытаясь идентифицировать хотя бы одного из входящих и вываливающихся, но нам это не удалось. Наверное, тридцать минут недостаточный срок для такого преображения, или нас подводила наблюдательность.
В связи с этим я вспомнил о «черном ящике». Это такое понятие из физики, для тех кто не знает, под которым понимают некий прибор с неизвестными содержанием и процессами в нем. Наблюдатель может фиксировать только входящие и выходящие сигналы из этого прибора. А потом уже строить различные гипотезы о процессах внутри прибора. Мне наш вагон очень напомнил такой «черный ящик». И я, как наблюдатель, сделал вывод о содержании этого «ящика». Сделайте вывод и вы.

История 2. Тренировка.

Как-то случайно я зашел, вернее даже заглянул в гимнастический зал. Увиденная картина заставила меня задержаться в нем. В зал нельзя было входить в обуви, поэтому я стоял у самой двери, прислоняясь к стене. В это время там проходила тренировка или обучение юных гимнастов-мальчиков. Будущим гимнастам было лет по шесть, как мне показалось. Все во главе с тренером примерно моего возраста расположились в углу зала, где были постелены несколько матов в форме квадрата. Вся секция была разбита на три группы. Первая, она-то и привлекла сначала мое внимание, жалась в углу. Мальчики плакали, кто тихо всхлипывал, кто с надрывом. Вторая группа состояла из тренера и ученика. Они сидели в центре квадрата матов, и тренер проводил растяжку ног мальчика (я не знаю, как это точно называется). Тренер растягивал ноги ученика, имитируя шпагат, мальчик орал во все горло, но не сопротивлялся. Тренер менял позу и продолжал свою пытку, «заключенный», естественно, продолжал орать. И, наконец, третья группа находилась ближе к выходу, т.е. ко мне. Здесь ребята веселились вовсю, некоторые даже закатывались от хохота. Они показывали пальцами на орущего ученика и катались от смеха по мату. Лишь один из них отличался от других. Он не плакал и не смеялся. Он был грустен, молчал и как-то зажимался, как будто стремясь стать невидимым. Следующая очередь на пытку была его.
Не знаю, может вот так через боль и становятся чемпионами, может такая методика тренировок общепринята и эффективна, но смотреть на это было больно. Но больше всего меня поразило поведение третьей группы. Ведь ребята знали, что через несколько минут эти мучения предстоят и им, такое наверняка было уже не раз на предыдущих занятиях, но тем не менее радости их не было конца при виде орущего товарища. А может, это было нервное. Не знаю. Вот так и в обществе, некоторые равнодушны к чужому горю, или даже радуются этому, не задумываясь, что такое может произойти и с ними.
Позже мне на ум пришла одна мысль. А и я сам чем отличался от этой веселящейся группы. Я с интересом с полчаса наблюдал за экзекуцией, и, конечно, меня не интересовала техника тренировки. Вот так во все времена народ валил поглазеть на публичные казни, не потому, что казненного было жалко или его ненавидели, а просто интересно.
У некоторых такой интерес приводил к садизму. Так появлялись различные серийщики.

Поздравляю всех сопричастных с Днем медицинского работника. Наверно, у каждого в жизни бывали ситуации, за которые мы могли бы благодарить врачей. А сегодня как раз есть повод пожелать всем врачам крепкого здоровья, успехов в работе и благополучии.

Всегда в этот день мы поздравляем с праздником маму. Ведь у нее 40 лет врачебного стажа, она кандидат медицинских наук, невролог и хоть сейчас и на пенсии, но эта профессия остается с человеком пожизненно.

Те, кто давно и постоянно читают мой журнал, помнят, что пару лет назад мама опубликовала мемуарную книжку «Записки коренной харьковчанки». Тогда я ее покритиковала, что в книжке она не отразила самых интересных воспоминаний - о годах своего студенчества. И вот уже готова рукопись второй маминой книги. Мы ее назвали «Постигая тайны Эскулапа». В ней мама написала о выборе профессии, о годах студенчества, об интересных случаях из своей медицинской практики. Думаю, сегодня подходящий день, чтобы познакомить читателей с главой из маминой будущей книжки. Она называется

Наши первые занятия в анатомке (анатомическом корпусе) были для меня серьезным испытанием. В этом корпусе нам читали первые лекции. Анатомка имела большой зал, расположенный в виде амфитеатра, с огромным расписанным картинами потолком. В центре - внизу - находилась кафедра, за которой наши професора читали нам лекции. Морфологический корпус на проспекте Ленина (ныне пр. Науки) тогда еще только достраивался. И лекции по специальностям первых курсов (анатомии, физиологии, микробиологии и др..) нам читали в анатомке. Анатомка с первых дней пребывания в институте была нашим основным местом учебы. Без знания анатомии невозможно учиться дальше. Занятия в анатомке! О! Какие мы тогда были юные, почти дети, стоя над трупом в своих белых халатах. И запах формалина и какя-то серая маса, которая когда-то была человеком.

Рис.1. Наша группа на занятиях в анатомке. Я в нижнем
ряду, первая слева

Среди студенческого фольклора во все времена была такая песенка-шутка:
«От Евы и Адама
Пошел народ упрямый,
Пошел неунывающий народ,
Живут студенты весело
От сессии до сессии,
А сессии всего два раза в год.
День мы прогуляем,
Два мы проболеем.
А потом не знаем ни бум-бум.
Так выпьем за гулявших,
За ничего не знавших.
Так выпьем за сдававших наобум.»

Некоторые студенты и в наше время так учились, как поется в песенке. Но это не распространялось на студентов-медиков. Мы с первых месяцев учились страстно, с большим интересом, как одержимые. А иначе было невозможно. Без основательного знания нормальной анатомии и физиологии человека нельзя было бы двигаться дальше к изучению различных патологических состояний человеческого организма. И потому все вечера мы проводили с первых учебных дней в анатомке, где был прекрасный музей, препараты и трупы, на которых мы препарировали учились, учились, учились. Наверно, нам всем было тогда трудно в этой новой для нас жизни, и был страх, но мы его преодолевали вместе, всей группой.

И как непохожи были мы, тогдашние, на современных студентов! Все жили одинаково, не было роскоши: очень скромная одежда, не было красивых сумок и других аксессуаров, а только маленькие дешевые чемоданчики, в которые мы складывали свои халаты, а нередко носили с собой и кости скелета, и черепа, постоянно учась.

Рис. 2. Наша группа после занятий

Мы старались запоминать все по латыни, как нам подсказывали преподаватели и опытные бывалые студенты. « Supinator u pronator , два экстензора и всё». До сих пор помню. И таких примеров было много. И даже прозвища некоторым студентам давали латинские из анатомии.

Рис. 3. Наша группа на прогулке

Да, занятия в медицинском институте имели свою специфику, резко отличающуюся от всего, что изучалось в других ВУЗах, кроме марксизма-ленинизма. И некоторые не выдерживали. Одна очень хорошая девушка с нашего курса не смогла учиться и ушла в конце года.

А наша группа была особенная. Мы поддерживали друг друга и помогали друг другу. Объясняли непонимающим « eminentio » и sulcus ¢ ы искали вместе bulli arterii , et venul ¢ ы. И засиживались в анатомке до позднего вечера. А потом выходили на свежий воздух, и он ударял нам в голову, как вино, после многочасовых ученических бдений.

Очень много сил, энергии, нашего интеллекта уходило на анатомию.Но это была основа, без знания которой дальнейшая учеба была бы бессмысленной. И мы это понимали. Сейчас я удивляюсь, как без знаний элементарной математики люди учатся в технических ВУЗах. И если на старших курсах, когда мы изучали клинические дисциплины, нам говорили преподаватели: «Ослаблена пульсация на a . Dorsalis pedis » , к примеру. Мы знали, где ее прощупывать. Потому что на первых курсах учились по-настоящему. Хотелось все запомнить, все познать, чтобы потом стать врачами. Такая была у нас сильнейшая мотивация. И это на всю жизнь. Ни дня без профессиональной литературы, ни дня без постижения нового в твоей врачебной области. «Больной - книга - больной» - завещал нам молодым талантливый терапевт нашего времени Тареев. И мы свою свою трудовую жизнь выполняли этот завет.

Главным богом в анатомии был тогда, живущий в Харькове и работающий в Мединституте профессор Р. Синельников. У меня до сих пор хранится созданный им один из томов атласа анатомии, который подарил мне А., муж моей сестры с надписью: «Томке в честь поступления в ХМИ».

Сам автор атласа был учеником тоже знаменитого профессора Воробьева, который бальзамировал В.И. Ленина. И среди студентов даже ходила шутка. Якобы Воробьев, обращаясь к Р. Синельникову говорил: «Рафка! Подай калошки». Я думаю, что это просто выдумка студентов, такая глупая шутка. На самом деле к профессору Синельникову можно было обратиться лишь с глубочайшим уважением. Ибо все в нем изобличало высокий интеллект, культуру и доброту. Он был маленький, уже старенький (с «высоты нашей молодости») седовласый, с мягкой доброй улыбкой. Помню, как я сдавала ему экзамен. Очень волновалась, хотя знала ответы на все вопросы. «Деточка - сказал он, прервав мой ответ. «Не волнуйтесь, подсчитайте, сколько раз Вам придется сдавать экзамены за все годы учебы. И что будет с вами, если Вы всегда будете так переживать. Успокойтесь! Помните мои слова.» И я их помнила всю жизнь, даже после окончания института. И это немало помогло мне в жизни сохранить свое здоровье.

Кроме волновавшей нас анатомии, были и другие, очень интересные «науки». Запомнились лекции по нормальной физиологии, которые нам читал профессор Альперн, высокий, стройный, с хорошо поставленным голосом. И также как лекции были интересны и практические занятия. На практических занятиях мне приходилось трудновато. Лягушек и крыс вообще не могла резать. И тогда мы устраивали в нашей группе обмен: кто-то из мальчиков по договоренности резал мне крысу, а я переводила ему целые листы с английского.

Рис. 4. На практических занятиях по гистологии

Мы много раз зацикливались на одних и тех же английских текстах, и я до сих пор помню педиатра Домбровскую из этих текстов и ее руководящие указания: «День, проведенный ребенком без воздуха, потерянный для его здоровья день.» И всю свою дальнейшую жизнь, когда большинство из многих ровесников стало родителями, я повторяла эту фразу для них. Но, вообще, практические занятия с лягушками, крысами, биохимическими колбочками и пробирками, микробиологией и др. промелькнули как один день.

Труднее всего пришлось мне на практических занятиях по судебной медицине, когда на зачет надо было самостоятельно вскрыть очередной, попавший на судебно-медицинскую экспертизу труп. И здесь уже никак нельзя было улизнуть. Крыс и лягушек мы уже давно не вскрывали, поменяться на английский с мальчиками уже было невозможно. Мне повезло. Когда пришла моя очередь, погибший оказался умершим от отравления денатуратом. И запах испарений этого вещества перебивал абсолютно все запахи, вплоть до трупного. Я хорошо справилась с заданием.

Большой интерес у меня вызывали лекции по микробиологии. Читал их нам уважаемый, уже немолодой тогда профессор Деркач. К сожалению, читал скучно, монотонным затухающим голосом. Мало кто его слушал. Все занимались своими делами: готовились к следующим занятиям, читали, болтали и т.д. И вдруг среди убаюкивающей тишины скучного голоса лектора раздавалось громкое восклицание: «Вы слышите? Спирохета Обермейера!» И еще более громким голосом с поднятой рукой: «Спирохета Обермейера! Вы слышите?» Все вдруг просыпались, и слушали его восклицания, а после этого и часть лекции по сифилису.

А еще среди преподавателей без высоких научных званий и заслуг мне запомнилась доцент Ступина, всегда прекрасно одетая, ухоженная, красивая женщина. Она обращалась к нам с неизменным «Здравствуйте, товарищи студенты.» И это «товарищи студенты» звучало как боевой призыв, говорилось четким, звучным, звонким голосом как обращение командира к своему войску. Время шло, и мы переходили на старшие курсы, где уже начались клинические дисциплины.

За время пребывания на старших курсах мы все «переболели» теми заболеваниями, которые изучали в клиниках. Нас всех осматривали наши преподаватели и выносили свой вердикт: «Здоровы». Уже тогда мы присматривались к особенностям разных врачебных специальностей, чтоб остановить свой выбор на одной. В то же время нас готовили к тому, чтобы быть участковыми врачами в сельской местности. Иногда мы выезжали с преподавателями в сельские амбулатории и больницы и обучались на практике азам врачевания. А кроме того, в программу обучения входила практика, о которой я напишу далее.

До мельчайших подробностей помню лица студентов нашей группы на начальны х курсах. Староста Володя М. - худой черноусый мальчишка из Харьковской области. Красивая, скромной украинской красотой, высокая, стройная черноокая Лиля С. Из Сум, очень воспитанная, вся в себе, с редко выплывающими наружу эмоциями. А рядом с ней Валентина П. - полненькая, с постоянной шестимесячной завивкой с мелкими русыми кудряшками, очень степенная, не по молодому возрасту, казавшаяся старше нас своим отношением к жизни и к учебе.

Самый большой насмешник в группе - Иван К., долговязый, несколько нескладный, медлительный, навязывающий ярлыки части из нас, которые отличались нередко ехидным содержанием и были обидными, но меткими. А самым веселым из мальчиков был Алик Д. - долговязый, худой парень, чистый блондин с вьющимися кудрями. Запомнилось, что на коротких переменах между 2-х часовыми занятиями он постоянно ел булки, и мы посмеивались над ним. А потом оказалось, что он страдал очевидно уже тогда сахарным диабетом. Оттуда повышенный аппетит.

А еще в группе были две девушки, ставшие для меня любимыми подругами: Света Т. и Эмма Ф. Эмма Ф. - из Сухуми, чистокровная армянка. Ее брат Армавир Карапетович тогда уже был врачом, позже стал известным специалистом, оперирующим в области торакальной хирургии. Впервые я встретилась с ней на квартире, где они жили с Армавиром, где-то на Москалевке. В те времена я была очень застенчива. При виде Армавира смутилась. А он спросил меня: «Томочка! Вы из Полтавы?» А я еще больше засмущалась после этих слов, подумав, что он считает меня глубокой провинциалкой, задав такой вопрос. А с Эммой меня свела еще любовь к музыке. Я выросла на той музыке, что слышала по радио. А Эмма окончила музыкальный техникум. Она была профессионал. Мы с ней много-много раз ходили в нашу Харьковскую филармонию, где в те годы выступали знаменитые музыканты - исполнители, в том числе С. Рихтер.
Ах, какая необыкновенно уютная, домашняя и в то же время классически строгая была наша Харьковская в коричневых тонах филармония, ныне уже не существующая. Ее снесли. Она располагалась на углу Сумской напротив кинотеатра «1-ый Комсомольский» (ныне там магазин).

В годы моей учебы и позднее до сноса филармонии очереди за билетами в нее тянулись по всей Сумской, почти до бывшего магазина «Соки-Воды» и медицинской библиотеки. Я помню как на один из концертов известной пианистки, исполняющей Шопена, не было билетов, и я пошла к администратору. «А Вы учитесь в консерватории?» - он меня спросил. И очень удивился, узнав, что я студентка Медицинского института.
Вообще, в годы нашей учебы (середина ХХ века) был высочайший пик культуры. И самое главное: все было доступно. А сейчас - астрономические цены на билеты, и не тот, увы, уровень исполнителей, одним словом, попса! И этим все сказано.

Эмма была очень мудрая не по возрасту; громадные карие глазищи, нос с горбинкой, как у Анны Ахматовой, низкий грудной голос. Я ее воспринимала как очень близкого мне человека.
На старших курсах часто бывала в их доме, уже собственном, на прекрасной Шатиловке. Это был зеленый, весь в садах, самый лучший рай2он Харькова, располагающийся на возвышенности над источником минеральной воды - «Харьковская 1». А рядом парк и опять сплошная зелень. Даже дышалось там лучше, чем в других местах. Там, на Шатиловке, в их саду мы часто занимались, готовясь к очередным экзаменам.
Эмма очень любила Армению. Часто приглашала в гости: «Приезжая, я покажу тебе горы Армении». Не сбылось.

Ну, а самой близкой моей одногруппницей-подругой была Света Т. Веселая, смешливая, симпатичная, умница. Все студенческие годы связаны у меня со Светой.

Рис. 5. Я и Света Т. в парке

Я очень любила ее маму - Марию Николаевну. Они жили тогда на Московском проспекте в одной из многоэтажек. Мы часто занимались вместе в ее квартире, и мама заботилась о нас, кормила и поила, а как-то, когда я ночевала у них, и спать укладывала. И все это с такой заботой и добротой, что всю жизнь помнится. Строгая и в то же время - мягкая, добрая, и Света на нее была немного похожа. Ее мама хорошо ко мне относилась, как к дочери. И Света иногда использовала это в своих интересах. Уходя поздно на свидания, она говорила маме, что идет ко мне. А мама ее очень мне доверяла: если встреча с Т., значит, все будет в порядке. Всегда помню Марию Николаевну и буду помнить. А мне при встрече с Марией Николаевной всегда хотелось прижаться к ней, как к родному человеку. От ее среднего роста, немного полноватого стана, усталого в ранних морщинках лица, серых с сединой коротких волос, любящего взгляда всегда веяло какой-то теплотой. Но была в ней и строгость, только не повелительная. Последний раз я виделась с ней, когда приезжала в отпуск из Ворошиловграда, своей рабочей Белянки. Она встретила меня, как родную дочь. И Света даже недовольна была нашим с ее мамой долгим общением. «Ведь Т. приехала ко мне - говорила С. - «Но я тоже хочу поговорить с ней отвечала мама».

При переходе на изучение клинических дисциплин нас переформировали в другие группы. И у меня появились новые сокурсники-одногруппники. Среди них особенно выделялся Станислав Г. (С.Г.). Небольшой, плотный, ниже среднего роста, с маленькими серыми глазками, невыразительным лицом, он покорял нас своим интеллектом. И тогда его внешность - не красавца, отходила на задний план. Дружил он в основном, с девушками нашей группы, и каждая мама своей дочери считала С. ее женихом. У него была «одна, но пламенная страсть». Он любил до обожания театр. И мечтал о театральном институте. Но в выбор профессии вмешалась мама, которую он очень любил. И не позволила ему поступать в театральный. Она выбрала для сына медицинский. А он оказался послушным и любящим сыном.

Рис. 6. У дверей клиники. Я со Станиславом Г.

Театральный институт до его сноса находился на углу Сумской между нынешней Зеркальной струей и японским рестораном (бывшим автоматом-закусочной). Это было красивое бело-голубое здание, мечта нашего С. И он все свободное от учебы время пропадал в этом театральном, где у него появилось много друзей среди будущих актеров и актрис. Его жизнь постоянно протекала не только в нашей реальности Медицинского ВУЗа, но и в мире театра. Часто он перед нами копировал модных тогда героев фильмов и театральных постановок, и надо сказать - очень похоже. В этом же театральном училась его любовь, из-за которой он взял направление на работу туда же, куда была направлена она - в Ворошиловградскую (ныне Луганскую) область.

В годы нашей учебы в нашем Харьковском театральном появилась организация «Белая лошадь», которая объединяла студентов-театралов, имеющих неординарные взгляды на нашу тогдашнюю действительность. «Белая лошадь» была, конечно, разгромлена. После отработки на периферии положенного срока, С. поступил в аспирантуру и всю жизнь проработал в медицинском институте на кафедре гистологии. Но остался верен театру в качестве зрителя. В течение всей жизни после работы бежал в театр на очередные представления. Благо, а может быть, к несчастью семьи у него не было.

А самым большим аристократом во вновь созданной нашей клинической группе был Олег К. Аристократом его никто не называл. Это я дала ему мысленно такое прозвище. Стройный, с прекрасной стрижкой белобрысых волос, в роговых очках-велосипедах, всегда изящно одетый в черную бархатную куртку или костюм, с дорогим кожаным портфелем. Он выделялся среди всех студентов и обращал на себя внимание. Его выделяло из общего уровня даже проживание в аристократическом доме - Саламандре на Сумской. Он блестяще отвечал на всех занятиях, был отличником. Ему прочили блестящее будущее в науке.

У Олега была любовь к Е., студенке нашей же группы, дочери мамы-профессорши. После окончания института О. и Е. уехали в Ленинград, где, кажется, жила мать Е. В Ленинграде О. родила дочь. Несколько раз приезжала в Харьков. Рано умерла. Дочь эмигрировала в одну из скандинавских стран, куда позже уехал и О.

И еще в нашей группе учился студент - китаец, Го-Юй-Чжунь, он просто грыз науку, хотя ему было трудно. Был он очень трудолюбивый, тихий, спокойный, отличник. Мы относились к нему с больших уважением.
Вспомнила я здесь только очень-очень немногих, но о каждом из наших однокурсников можно написать целый роман.

Студенческая жизнь. Как много значат эти два слова для людей, которые хоть раз в жизни были студентами. Только студенты, которые не просто «отсидели за партами», могут наполнить их истинным смыслом.

Многие считают, что студенческая жизнь однообразная, монотонная, последовательная и утомительная работа на диплом. А вот и нет!

Мою историю будет интересно прочитать тем, кто только поступает в ВУЗ, кто стоит в преддверье новой жизни. Может быть и те, кто уже стали студентами узнают себя в моём повествовании. Ну а те из вас, кто уже прошёл дорогу получения высшего образования, понастольгируют вместе со мной...

Я - 16-летняя девочка, приехавшая в 2003 году учиться в Москву из провинциального городка, сейчас вспоминаю студенческое время с романтической ностальгией, всё было таким ярким, каждое событие значимым, планы далеко идущими, чувства обострёнными… Теперь я редко бываю в студенческом городке, где прошли мои незабываемые годы, но каждый раз с интересом всматриваюсь в лица студентов, которые, как молодая кровь хлынули в стены МОЕГО РОДНОГО универа - живого существа, со своими привычками, настроением и чувствами… частью которого в душе остаюсь и я.

Сначала были вступительные экзамены, которые я приехала сдавать будучи ещё школьницей, в феврале 2003г. Я оказалась в Москве впервые, поезд прибыл на вокзал в 6 утра. В этот же день в 14:00 у меня тестирование по математике. Ужасная усталость, тревожное ожидание экзамена и ощущение одиночества в чужом городе, где тебя никто не ждёт и ты никому не нужен, не дали мне шанса насладиться ей - прелестницей Москвой, тогда я не знала, как полюблю её, свяжу с нею своё будущее, что в этом городе найду свою любовь, выйду замуж и даже рожу детей тоже здесь. В том сыром феврале 2003 года я только думала о том, как жутко находиться вдали от семьи… от мамы. Вся жизнь оставалась там - в школе, в которой я училась на тот момент. Моя семья, подружки, уроки, вечерние прогулки по городу - вот что было ценностью в тот момент, и всё это никак не было связано с Москвой, меня это совершенно обескураживало. И сердце настаивало на том, что моё место дома, там она - настоящая жизнь, но рассудок подсказывал, что упускать возможность учиться в столице нельзя, это преступление против самой себя.

Никогда не забуду, как на экзамены пришли ребята-москвичи. Они даже родителям не сказали, что отправились на тестирование, на тот случай, если результат теста будет не очень хорошим))) Вот это да! У меня это целое событие, приезд в чужой город, все мои одноклассники и учителя в курсе, куда я поехала, не говоря уже о родителях, а тут такое. Я вдруг представила, как они после экзамена отправятся домой, кто-то жил совсем недалеко, и их жизнь потечёт дальше в привычном русле, тут и родители, и школа, и друзья… А мне предстоял переезд, осознание и принятие новой самостоятельной жизни. Мне предстояло стать СИЛЬНОЙ. Тогда я впервые подумала: «Не хочу, чтобы мои дети в 16 лет уехали от меня далеко, как я от своих родителей, пусть они вот так же, как эти ребята, пришедшие на тест, смогут вернуться в привычную родительскую среду.»

Народ на экзамене был самый разнообразный. Кто-то с родителями явился, это были, в основном, иногородние ребята, родители приехали вместе с детьми, боясь отправлять чад одних на такое серьёзное мероприятие. Были и абитуриенты, у которых уже учились в нашем ВУЗе знакомые, старшие братья или сёстры, которые пришли их сопроводить, я, честно говоря, с завистью смотрела на тех, кто уже поступил и учился, мне казалось, что они, должно быть, такие счастливые, только потому, что уже студенты)))

Я сидела на тесте дрожа, казалось вершится моя судьба, пронзительная тишина звенела в ушах, сосредоточиться не получалось, я точно помню, что молилась в тот момент, даже не о том, чтобы успешно сдать экзамен, а о том, чтоб моя жизнь сложилась, чтоб моя ноша не оказалась непосильной.

В тот же день я уехала домой вечерним поездом, переполненная впечатлениями и эмоциями. Странные ощущения будто сдавливали мне горло, хотелось плакать. Мне предстояло вернуться в Москву ещё на 2 теста и… волнительное ожидание результатов экзаменов.

Прошло время, все вступительные экзамены были успешно сданы, радости не было предела, я увидела свою фамилию в списках поступивших. Жизнь изменила своё русло, потекла бурно и по новому, назад пути уже не было - был только манящий и увлекающий путь вперёд.

Я пошла гулять по студенческому городку, рассматривала места, где мне предстояло жить ближайшие 5 лет. Был август, жаркий вечер, тёплый воздух, зелёная лиственничная аллея, тянущаяся вдоль студгородка - всё вызывало у меня восторг и опьянение, Я-СТУДЕНТКА! Учебные корпуса пустовали - ни студентов, ни преподавателей - все на каникулах, на улице редко проходили люди. И в этой прекрасной тишине и пустоте я больше не чувствовала себя одинокой и никому не нужной в чужом городе, я была счастлива…

Продолжение следует. Пойду детей кормить)))

Воспоминания. Студенческие годы

Испугавшись экзаменов в МГУ, я вернулся в Архангельск поступать в медицинский. Что такое был тогда наш институт? За три года до этого его создали на голом месте. Дали два старых двухэтажных здания. Нашли кандидатов для заведования теоретическими кафедрами. Теперь оглядываюсь назад: хорошие получились профессора, ничуть не хуже тех, что встречаю уже тридцать лет в столицах. Ассистенты молодые, прямо из института или после года аспирантуры, "неостепененные". Но зато полны энтузиазма. Оборудование кафедр? Понятное дело, электроники не было, так где она тогда была? Зато трупов для анатомички сколько хочешь. Когда мы пришли учиться, был уже первоклассный анатомический музей.

Клиническая база, как называют больницы, где учат студентов лечить больных, тоже была не так уж плоха. Не те хоромы, что сейчас настроили, но вполне можно жить. Что больные часто лежали в коридорах, так и теперь их встретишь там же.

С общежитиями было очень плохо - двухэтажный барак на улице Карла Маркса.

На экзамены меня поместили в общежитие. Абитуриентов набили в большую комнату в помещении, примыкавшем к анатомичке. Ходили через коридор, где в пол врезаны огромные бетонные ванны, очень глубокие, там в формалине плавали трупы. Служитель - интеллигентный пожилой человек, достопримечательность кафедры - будто нарочно вытаскивал и перекладывал свое хозяйство. Лежали груды рук и ног. Запах формалина разъедал глаза.

Народ в комнате подобрался зеленый - архангельские и вологодские сельские юноши. Знания имели слабые. Поэтому я был почти профессор - физику и химию объяснял перед каждым экзаменом. Мне уже исполнилось двадцать два года, стаж работы на "руководящей должности" (а что, разве не так?), полтора курса заочного института. Но от трупов тоже мутило.

В этом общежитии я встретил Бориса Коточигова, с которым дружили потом тридцать лет - до самой его смерти. Он был мой ровесник, и жизненный опыт похожий - девятилетка с педагогическим уклоном, учительство в средней школе. Даже мать у него тоже сельская акушерка. Борис любил читать, пожалуй, глубже образован и вообще был умнее меня, хотя ученая карьера его остановилась на доценте. Мы сошлись сразу, еще экзамены шли, а мы уже ходили вечером по набережной Двины и вели всякие разговоры о литературе, о политике. Сродство душ, как раньше говорили.

Экзамены мы с Борисом выдержали, были зачислены в группу, его назначили старостой, меня - профоргом. Первые лекции не вызвали волнения - одну скуку. Помню, так хотелось спать, что соседа просил: "Толкни". Месяца два привыкал. Занятия казались легкими. Угнетала только зубрежка. Но ничего, освоил "технологию"...

Месяц прожили в той комнате, позади анатомки, потом открылось новое общежитие, и мы с Борисом попали в комнату на шесть человек - кровать к кровати. (Кровати с сеткой - первой в моей жизни, раньше на досках спал.) Компания в комнате попалась плохая, такие неинтересные ребята, без всякого понятия о такте. Вечер спят, ночь зубрят в голос, не уснуть. Уши заклеивал хлебным мякишем.

В октябре выяснилось, что общежитие обовшивело. Мыли и прожаривали на барже, в бане речников, весело.

Аля жила в другом, старом общежитии. Семейная жизнь в таких условиях - дело трудное и неприятное. Особенно когда муж на курс ниже, когда денег мало и жена любит одеться.

Я-то педант. Все продукты были рассчитаны: сколько калорий на копейку. На маргарин хватало, а на масло нет.

Заниматься было легко. После заочного института вся эта медицинская зубрильная наука казалась пустяком. Проучился два месяца и заскучал. В это время случилось большое событие в жизни страны: началось стахановское движение, выполнение двух или больше планов. Как раз для меня. Два курса в год. Тем более учились в две смены, второй курс днем, первый вечером. Заместитель директора Седов разрешил, если профессора второго курса согласятся. Они согласились.

Седов благословил:

Давай. Но условие: без троек, практические занятия не пропускать, а на лекции как хочешь.

Разумный человек, спасибо ему.

Так начался мой эксперимент. Сильно вдохновился, занимался как проклятый, с утра до десяти вечера - институт и библиотека.

Отличная областная библиотека была в Архангельске, стоял одноэтажный дом напротив театра, теперь его нет. Много там проведено часов. Приду после обеда, сяду за стол, немножко подремлю на руках - и до самого закрытия. Каждый день. В общежитии не мог заниматься.

На втором курсе пристроился в группу к Але. Сначала на меня смотрели косо, потом привыкли.

Первая задача в зимнюю сессию - сдать анатомию и гистологию со вторым курсом. Оставалось всего два месяца - вызубрить, найти на трупе около 1500 пунктов. Пришлось сильно жать. Учил по атласам, а на труп приходил, когда вся картина вырисовывалась перед внутренним взором. Каждую неделю сдавал раздел.

Днем ходил на занятия второго курса - на физиологию, биологию, политэкономию. Слушал лекции, которые интересны, на скучных занимался своим делом, учил.

Сессию сдал отлично. Пять экзаменов за первый и второй курсы.

Второе полугодие было уже легче. Начал увлекаться физиологией, читать и думать о всяких теориях. Отношения с Алей периодически обострялись. Весной стал подрабатывать дежурствами на станции - заменял отпускников. Интересно было вернуться в прежнюю стихию. Ближе к лету сделал большую работу - составил новую тепловую схему станции и вычертил ее красиво на огромном листе. Помню: заработал 250 рублей. Как раз для каникул. Весенние экзамены хлопот не доставили - шли спокойные пятерки. По окончании года премировали именными часами. Они мне служили до середины войны. (Когда был студентом, немножко баловался ремонтом часов. Часы были редкостью и почти всегда плохие, в самый раз чинить любителю, бесплатно.) Еще сшил себе брюки, перелицевал костюм, по бедности и для интереса.

В ту первую зиму я познакомился с Вадимом Евгеньевичем Лашкаревым. Он стал заведовать кафедрой физики, когда я уже не посещал занятий первого курса. Пошел сдавать без подготовки и получил "четыре", просил о пересдаче. Тогда же начал мудрить с искусственным сердцем. Выдумка ерундовая, как теперь представляю, но идея логичная. Чертеж показал Вадиму Евгеньевичу, он одобрил. Сердца я не сделал, но знакомство состоялось.

Второй год, третий курс. Удалось временно получить комнату в недостроенном крыле областной больницы. В начале зимы попросили освободить. Нашли квартиру в деревне, по дороге на завод, за три километра, платили пятьдесят рублей. Хорошая комната, с мебелью, с видом на реку Кузнечиху. Только далеко и дорого. На саночках по льду перевезли вещички и зажили по-новому. Пищу готовили по очереди. "Суп-пюре гороховый" - был такой концентрат - и немного мяса, кастрюля на три дня. Обедали вечером.

На третьем курсе началась настоящая медицина: клиники, больные. Нагрузка совсем пустяковая. Ходил в дирекцию, просился еще раз перепрыгнуть через курс, не стали слушать. "Нужно видеть много больных". Может быть, и логично, но тогда жалел.

Заскучал от недогрузки. И сделал ложный шаг: восстановился в заочном институте. (Годом раньше был исключен за невыполнение заданий.) Не стоило этого делать, увлекло совсем в сторону, потребовало массу времени. Лучше бы занялся наукой. Вадим Евгеньевич развернул отличную лабораторию по нейрофизиологии. Предлагал работу, но мне не захотелось возиться с лягушачьими лапками.

Моя техническая специальность называлась "паросиловые установки для электростанций". Дело знакомое. Мог бы институт кончить без большого труда. Но... увлекла новая идея: спроектировать огромный аэроплан с паровым котлом и турбиной. Он забрал больше времени, чем сам институт или диссертация.

Все время отдавалось технике, а медицина изучалась между делом. Я нормально посещал занятия (тогда студенты были дисциплинированны), но на лекциях считал на линейке свои проекты. Сессию сдавал досрочно, потом ехал в Москву, в заочный. Кроме того, подрабатывал. С четвертого курса стал преподавать в фельдшерской школе. Читал любые дисциплины, даже глазные болезни. Научился говорить, потом помогло, когда стал профессором.

Но самая беда - это "проект". Сколько пришлось перечитать, передумать, сколько сделать ложных расчетов... Пришлось выучить аэродинамику, потому что рассчитывался сам самолет, а не только двигатель. Курсовые учебные проекты посвящались частям "проекта": котел, турбина, редуктор - все к главной цели. Теперь, когда вспоминаю, удивляюсь, как потерял чувство реальности. Я же всерьез рассчитывал спроектировать самолет, который полетит. А ведь был уже неудачный опыт с машиной для укладки досок. Наверное, мои увлечения кибернетикой, моделями личности, интеллекта имеют те же корни.

Но не будем жалеть тех трудов. Они дали хорошую тренировку мозгу. Возможно, поэтому так легко сдавал экзамены в обоих институтах.

Весной 37-го года нам с Алей дали комнату в общежитии на улице Карла Маркса. Там мы и жили до самого отъезда в 1940 году.

В 1974 году отмечали 35 лет окончания института. Приехала и Аля. Мы ходили с ней в тот дом... Представьте, нашлась женщина, что и тогда жила - часть комнат занимали служащие, - узнала нас, показала мою чертежную доску, она ее использует вместо стола. Очень трогательно. Если бы был романтиком, выкупил бы и увез. А вот большущий рулон чертежей "проекта", что остался, когда Аля уехала на фронт, пропал, сожгли во время войны.

Все свое время я тратил на "проект". Получался огромный самолетище, почти такой, как современный Ил-86, но мощности моей машины были меньше. И вообще глупости - ставить котел и турбину на самолет. Досадно даже вспоминать.

Практическая медицина не увлекала. Ходил на занятия, хорошо учился, но без удовольствия. К примеру, видел только одни роды. Пару раз держал крючки при простых операциях.

Перед окончанием института директор (из военных врачей) предложил аспирантуру по военно-полевой хирургии на своей кафедре. Война уже витала в воздухе, все готовились. Выбора не было - согласился. Так прозаически я попал в хирургию.

Институт окончен. Четыре года прошли в труде и увлечениях. Получил диплом с отличием, было всего две четверки - по диалектике и топографической анатомии. (Поставил Орлов. Он и теперь в Архангельске, мой друг.)

В августе 39-го года началась моя хирургическая деятельность. Травматологическая клиника культурная, чистая, тридцать коек. Больные с переломами, лежат долго. За четыре месяца я научился лечить травмы. Первая операция была в начале августа - удалял атерому на задней поверхности шеи. Долго возился. Рана потом нагноилась. Неудачный дебют.

В ноябре подошло время кончать заочный институт. Пришла бумага - ехать в Москву.

Попросил отпуск на три месяца и поехал.

В качестве диплома разрешили взять мой самолет. Но консультантов предложить не могли. Специалистов по паровым установкам для авиации не существовало. "Делай на свой риск". Какой мне риск? Один диплом уже есть, обойдусь и без второго, если погорю.

Холод в ту зиму был адский. Шла финская война. Боялся, что не успею защитить диплом, вот-вот призовут.

К середине января проект был готов. Вместо восьми листов чертежей, что требовалось, было двадцать. Соответственно и текст, расчеты. Можно защищать.

И тут застопорилось. Нужны подписи консультантов, рецензентов, а их нет. Никто не смотрел чертежи и расчеты, отговаривались - не специалисты. Да я не очень и просил. А теперь к защите не допускают.

Спасибо декану факультета, он, не глядя, подписал листы за консультанта. Оставалось найти рецензента, который должен благословить к защите. Искали дней десять, нашли все-таки. Очень крупный инженер, член коллегии Наркомтяжпрома, согласился посмотреть. Помню наружность: седой, высокий, порода в очертаниях подбородка, носа, рта. Одет строго, говорит мало, очень конкретно.

С трепетом принес чертежи.

Если плохо, верну без рецензии. Позвоните через неделю.

Томительно ждал. В проекте уже сам разочаровался, понял, что не туда направил энергию. Вот если бы сделать с газовой турбиной. Прикидывал, получалось лучше. Но уже поздно. Хотя бы защититься.

Через неделю позвонил и явился. Встретил теплее, значит, понравилось. Сказал, что и то плохо и это никуда, но в целом решение оригинальное и уж "инженер вы настоящий". На этот раз напоил чаем, расспросил о планах. Я ему признался, что врач. Он не одобрил: нет науки, практика примитивная, технократы тогда на нас так смотрели. Сказал, что если задумаю стать конструктором, он поможет. Я был весьма польщен, весьма (Никогда не преувеличивал своих способностей, даже в молодости. Эдисоном себя не воображал.)

После этого защита прошла отлично. Чертежами за весил всю стену. Дали лишние двадцать минут на доклад, оценили "отлично" и присудили диплом с отличием, хотя пятерок не хватало. Это было 18 февраля 1940 года. Мне уже написали, что военкомат интересуется.

Снес свой проект в Министерство авиапромышленности, уже не питая особых надежд. Позднее забрал его назад, сказали: непригоден.

Вернулся домой, ожидая повестки. Но в начале марта война закончилась.

Пока был в Москве, ушел старый директор, и отделение вернулось в состав Госпитальной хирургической клиники профессора Алферова Михаила Васильевича Он нам читал лекции на пятом курсе.

Трудный был шеф. Мрачный, недовольный, держал в страхе весь персонал. Но хирург отличный - самый лучший на архангельском горизонте. Он считался стариком: седой, коротко стриженный, усы щеточкой. Жену имел относительно молодую (Нина Антиповна, ассистент), ребенок маленький. Кесарево сечение жене делал сам, не доверил гинекологам. Оперировал все: живот урологию, конечности, шею, голову. Грудь тогда никто не трогал, боялись пневмоторакса как огня. Хирургию начинал еще до революции в земской больнице. Помню его в большом стрессе: при травме таза промывал мочевой пузырь через катетер раствором ртутного антисептика. Пузырь оказался порванным, яд попал в клетчатку таза, наступило отравление, почки отказали, и больной умирал на глазах всей клиники. На профессора было страшно смотреть в эти дни. Это было мое первое знакомство с роковыми хирургическими ошибками...

Выдержал в клинике только месяц. Старик действовал на меня угнетающе. Ассистировал всего несколько раз, боялся, что обругает.

В начале апреля выпросил перевод в клинику факультетской хирургии, к профессору Цимхесу Давиду Лазаревичу. Здесь была совсем другая атмосфера. Больших операций мало, делали долго. Резекция желудка тянулась по четыре часа, бывало, профессор от напряжения всю маску изжует. Ассистировал ему довольно и даже сделал две аппендэктомии, с помощью старших, разумеется.

Но все равно мне не нравилось. Не лежала душа к хирургии, а к такой бедной - в особенности. Решил дотянуть до летних каникул и просить в Министерстве здравоохранения о переводе в аспирантуру на физиологию.

Семейные дела шли плохо. Взаимное охлаждение нарастало. Не скандалили, но разговаривали все меньше. Три месяца Аля была на курсах усовершенствования. Это еще больше отдалило. Супружескую верность не нарушал, но понемногу заглядывался на других. Успехи были ограниченные. Тем не менее брак явно тяготил.

Вот почему, когда настало 1 июля, я уехал из Архангельска с намерением не возвращаться. С Алей распростились мирно, оба решили: поживем отдельно, посмотрим - нужны ли мы друг другу. Все мои пожитки вошли в один чемодан. Взял десяток книг по хирургии, другие оставил Але. Даже любимого Маяковского. Гардероб скромный, кроме нескольких рубашек, все другие предметы в единичных экземплярах, и, главным образом, надеты на себя.

Моей базой стал Ярославль: там жила Наталия Федоровна - жена дяди с сыном Сережей и Маруся. Сестра была моей единственной близкой родней, больше ни с кем связей не поддерживал.

Четыре дня ходил в Москве, по начальникам - не разрешили.

Надумал попытать счастья в своем родном Череповце.

Не был в городе года четыре, он мало изменился. Правда, значительно прибыла вода в Шексне - плотина Рыбинского моря уже давала себя знать. Все деревни, мимо которых ездил на пароходе, были выселены, и некоторые скрылись под водой.

Главный врач больницы, старый терапевт Стожков, предложил временно заменить уходящего в отпуск заведующего отделением и единственного хирурга Бориса Дмитриевича Стасова - племянника знаменитого бородатого Стасова и родного брата Елены Дмитриевны Стасовой, соратницы Ленина.

Теперь, когда вспоминаю, становится немного не по себе. В активе был всего год аспирантуры. Сменил три клиники, прооперировал два аппендицита (может, три), сделал несколько обработок ран и разрезов при флегмонах. Даже ассистировал мало - только последние три месяца у Цимхеса. Правда, имел понятие о лечении переломов. А тут сразу - заведовать отделением на пятьдесят коек межрайонной больницы. Нахальство, сказал бы теперь. Думаю, так на меня смотрели больничные врачи - все люди опытные. Но тогда была полная уверенность, что справлюсь. К счастью для пациентов, она оправдалась.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ Товарищ милый, друг прямой, Тряхнем рукою руку, Оставим в чаше круговой Педантам сродну скуку: Не в первый раз мы вместе пьем, Нередко и бранимся, Но чашу дружества нальем - И тот час помиримся. А.С. Пушкин."Пирующие студенты" С